kroharat | Entries tagged with заповедник сказок

Как-то дождливым осенним утром Хомка выполз на кухню в половине шестого, когда на улице было еще совсем темно. С какой стати Хомке вздумалось проснуться в такую рань, он и сам не знал. Провозившись с полчаса в постели, покрутившись с боку на бок и пообнимавшись с подушкой под негромкий шелест дождя за окном, Хомка смирился с неизбежным – заснуть, похоже, не получится. А раз не получается спать, нужно делать что? Правильно, завтракать!
Вот так Хомка оказался на кухне в сумерках хмурого осеннего утра. Оглядевшись, Хомка заметил на столе блюдо, на котором сиротливо притулилась парочка вчерашних вечерних плюшек. «Они, небось, зачерствели уже...», - тоскливо подумал Хомка. Но, поскольку свежих плюшек в такую рань не предвиделось, Хомка решительно направился в сторону кухонного буфета. «Намажу их земляничным вареньем, сверху положу немножечко взбитых сливок – и будет совсем неплохо», - бормотал себе под нос Хомка, карабкаясь на табуретку. Он знал, что земляничное варенье Старый Петри хранил на самой верхней полке. Шустро распахнув дверцу буфета, Хомка протянул лапку, чтобы достать банку с вареньем – и чуть не рухнул с табуретки от изумления!! В шкафу, на верхней полке, между банок с джемом и конфитюром, сидел какой-то неопрятный толстяк в клетчатых штанах – и большой деревянной ложкой ДОЕДАЛ Хомкино земляничное варенье!!
- Эй! Ты кто такой?!?! И что ты делаешь в нашем шкафу?! – громко завопил Хомка, возмущенно распушив фост.
Толстяк глянул на Хомку исподлобья, фыркнул и зачерпнул еще одну ложку варенья.
- Чего орешь? Феечка я, не видно что ли?
- Чегоооооо?!?!?! – Хомка второй раз за утро чуть не сверзился с табуретки. – Ты – феечка?! Какая же ты феечка, когда у тебя штаны в клеточку и пузо?
- Какая-какая?! – передразнил Хомку субъект в клетчатых штанах, снова зачерпывая варенье, которого уже почти не осталось. – Я – цветочная феечка! У меня вот и доказательство есть! Понятно тебе, шерстянушка? – И толстяк помахал у Хомки перед носом изрядно увядшей ромашкой.
Хомка, заскрипев зубами от возмущения, отмахнулся от ромашки.
- Ну, допустим, ты феечка. Даже, допустим, цветочная. Но в шкафу нашем ты что делашь?!?!
- А я тут это... пыльцу собираю!
Хомка аж задохнулся от возмущения.
- Какая, к лешему, пыльца в кухонном шкафу?!?! А ну, вылазь немедленно! И сейчас же прекрати жрать мое варенье!!
- А чем докажешь, что варенье твое? Я его первый нашел! И ваще, чего это ты тут раскомандовался?
Хомка так затопал лапами со злости, что аж табуретка заскрипела.
- Это мое варенье, потому что оно стоит в моем буфете, на моей кухне, в моем доме!!!! Я тут живу! И если ты немедленно не вылезешь из шкафа, я достану свою боевую мухобойку – и тогда кому-то сильно не поздоровится!
Клетчатый толстяк, опасливо покосившись на Хомку, отодвинулся подальше вглубь буфета, вне досягаемости хомяческих лапок.
- Ишь ты, грозный какой... Того и гляди, зашибет... Ну чего ты ягозишься, шерстянушка? По делу я к вам! Меня пани Вербена прислала к Старому Петри. Я прилетел – а тут никого. А я голодный. А в буфете варенье. Ну что тебе, ложечки варенья жалко? – и клетчатая личность, громко шмыгнув носом, неожиданно расплакалась.
Хомка опешил. Слез с табуретки, уселся за стол, почесал макушку. Потом приглашающе похлопал ладошкой по лавке рядом с собой.
- Иди сюда, феечка. Чего ты там одно варенье-то лопаешь? Иди сюда, я тебя плюшкой угощу, с плюшками варенье вкуснее...
В буфете послышалось шуршание и негромкое позвякивание передвигаемых банок. Феечка, бочком прошаркав к самому краю полки, недоверчиво глянул на Хомку. Шмыгнул еще раз, утер нос рукавом рубахи. А потом, напугав Хомку, шагнул с полки буфета прямо вниз! Хомка только и успел, что громко охнуть – потому что феечка, грузно переваливаясь с боку на бок, подлетел к столу, шумно шелестя прозрачными стрекозиными крыльями. Плюхнулся на лавку, недоверчиво покосился на Хомку.
- Правда, штоль, можно плюшку?
- Да бери, конечно. Ты извини, что они черствые – это со вчера остались, сегодня мы еще не пекли ничего...
- Фы фто, кафты дефь ефите флюфки? – прочавкал с набитым ртом феечка, широко распахнув глаза от изумления.
- Ну да. А что тут такого?
Феечка только тяжело вздохнул, и принялся с упоением поедать вторую черствую плюшку. Хомка поерзал на лавке, пошуршал лапами, попушил фост, а потом все-таки решился спросить:
- Слушай... Ты только не обижайся, но все-таки... Почему это ты феечка? Феи – они обычно такие... Ну, воздушные, хрупкие, порхучие, особенно цветочные... А ты такой...
- Толстый?!
- Ну, ты такой клетчатый, и такой... ну, приземистый, основательный, что ли...
Клетчатый феечка шмыгнул носом.
- Ваще-то, я гном. Ну, то есть я был гном, пока не поспорил на свою голову с лесным шаманом... Проспорил ему ведро мухоморов, а принести не смог – не уродились в том году мухоморы в наших лесах... Вот он меня в отместку и превратил... В ЭТО! С крылушками!!
Гном-феечка снова зашмыгал носом. Хомка, вздохнув, погладил его по макушке и протянул носовой платок.
- А отменить колдовство никак нельзя? Ты вот от пани Вербены прилетел – ты у нее спрашивал? Она знатная ведьма, всем помогает...
- Да спрашивал я! Везде спрашивал... Все говорят – это колдовство такое вредное, шаманское. Его просто так не отменишь. Пока условие, шаманом поставленное, не исполнится, никак его не отменить!
- А какое условие-то? Ведро мухоморов, штоль? Так это мы быстро соберем, в нашем лесу мухоморов полно! Попросим белок помочь, Барсука да Котенка – вмиг тебе насобираем!
Феечка уставился на Хомку большими растерянными глазами.
- Ты что, не просто так спрашиваешь? Ты помочь мне хочешь?! – и гном-феечка снова залился слезами.
Хомка только лапками всплеснул.
- Да что ж ты так ревешь, что за горе-то такое?!
- Я домооооой хочу, к бааааабушке! Я ее не слушал, с шаманом спорил, а теперь воооот что... И мухоморами не помоооожешь.... – сквозь всхлипы и плачь с трудом разобрал Хомка.
И тут он понял – феечка был совсем маленький гном. Практически гноменок, лет ста всего от роду. Ему стало совсем жалко малыша.
- Слышь, так какое там условие-то? Как тебя расколдовать?
- Надо, чтобы меня поцеловал этот... на лошади. Ну, у него еще такая штука на голове, блестящая... В замке на горе живет...
Хомка почесал макушку.
- Принц, что ли?!
- Ага!
- Мдаа... – Хомка изо всех сил старался сдержаться, но все-таки рассмеялся. Феечка надулся.
- Вот все так же хихикают... А я же не виноват, что шаман такое дурацкое условие придумал!
- Прости! Конечно, ты не виноват... – Хомка посерьезнел и принялся деловито пушить фост. – Слушай, а принц обязательно должен быть из замка на горе? В короне и на лошади?
- Не знаю... Про замок и лошадь это мне бабушка сказала. Иди, говорит, ищи принца, а то куда тебе в штольню с такими крыльями, нас все порядочные гномы засмеют... Очень она у меня строгая, бабушка... – феечка снова принялся шмыгать носом.
- Ладно, ты погоди, не хнычь. Я знаю, как тебя расколдовать! Я тебя поцелую!
Феечка вытаращил глаза и опасливо отодвинулся от Хомки на самый край лавки.
-Ты?! За-за-зачем это еще?!
- Ну потому что я тоже принц! Я принц-хомяк, великий повелитель плюшек, властитель трактира и гроза сусликов, почетный владетель боевой мухобойки... ну и все в таком духе!! – Хомка важно встал в центре кухни руки-в-боки и величественно распушил фост. Феечка проникся.
- Правда что ли?
- Ага!
- И ты меня поцелуешь и расколдуешь?!
- Ага!
- А больно не будет?
Хомка отрицательно покачал головой, подошел к феечке и чмокнул его в макушку.
- Своей великой и грозной хомяческой силой повелеваю – расколдуйся!!
- Ай! – со звоном и шелестом со спины гноменка упали стрекозиные крылья. Вялая ромашка, взлетев в воздух, легонько стукнула гнома по носу и ворчливым голосом старого шамана проскрипела:
- Так и быть, на сей раз прощаю! Давай бегом к бабушке, она заждалась уже! И больше чтоб не спорил со старшими!!
Радостно взвизгнув, гноменок припустил к дому, даже не попрощавшись. Хомка добродушно хмыкнул, поднял с пола прозрачные крылушки и почесал в затылке.
- Пожалуй, из них получится отличная ветряная мельничка...
- Пожалуй, ты прав, - Старый Петри, шагнув из сеней, сложил в корзину у печки тонкие сосновые полешки. – А теперь, наверное, самое время напечь свежих плюшек, не так ли, Ваше Высочество?
И усмехнувшись в усы, он принялся топить печку.

Трек №3 - ко Дню Музыкальных Сказок в Заповеднике.

Представьте себе ясную августовскую ночь. Впрочем, не надо, не представляйте. Почувствуйте её – прохладу ночного ветра на щеке, йодистый запах моря, шелест волн где-то вдалеке, стрекот цикад, льдинки звезд в вышине, шершавый уют битума, отдающего накопленное за день тепло...
Мы со Стасом, как всегда, сидим на крыше. Он, свесив ноги в пустоту, дразнит сову, сидящую на дубе напротив. Я крашу ногти на ногах в противный перламутрово-розовый цвет. Только не спрашивайте, как мне удается делать это в темноте – сама не знаю. И про цвет тоже не спрашивайте – ну так сегодня получилось... Между мной и Стасом на теплом битуме лежит поле для игры в Dixit. Карточки рассыпаны вокруг, на игровом поле – три кролика. Я сегодня играю желтым, Стас – голубым, а кто играет зеленым, мы пока не выяснили. Но играет он, зараза, чертовски хорошо...
- Твой ход, Стас...
Лениво погрозив сове пальцем, и с довольной улыбкой выслушав возмущенное уханье в ответ, Стас задумчиво чешет в затылке.
- Ну, допустим, так... Это история о рыбе, которая не умела плавать. Она с детства была сиротой, учиться ей было не у кого, так что несчастная рыбешка, насмотревшись на луну, повадилась по ночам важно летать от одной тучи к другой. И все бы ничего, но ромашкам на лугу совершенно не нравилось, когда вместе с утренним дождем на них падали рыбьи чешуйки...
С громким шелестом «рыбная» карточка, на которой ромашки покрыты рыбьей чешуей, взлетает к небу. Зеленый кролик, сделав в воздухе кульбит, двигается на две клетки вперед. Я возмущенно смотрю на Стаса – ну как можно столь легкомысленно подставляться?! Стас довольно лыбится – ему нравится меня дразнить. Закатываю глаза и возмущенно фыркаю. Разглядываю в полной темноте карточки, доставшиеся мне сегодня. Делаю выбор.
- Это история о смерти. Ну что ты смотришь на меня такими глазами, Стас? Не всем попадаются карточки с дурацкими летающими рыбами... Итак, это история о смерти. Ей, разумеется, предшествовала какая-то жизнь, но в нашей истории это второстепенный персонаж, не имеющий особого значения. А Смерть – это персонаж главный. Но ей это совершенно не нравится, и она решает на все забить. Немного повозившись и поэкспериментировав с магическими формулами, она превращается... ну, скажем, в крысу превращается... И поселяется у одного толкователя снов. Он кормит ее колбасными шкурками и хлебными крошками, чешет ее за ухом и носит в капюшоне. А она в благодарность делает его бессмертным...
Выразительно смотрю на Стаса. Мы, конечно, играем каждый за себя, но у меня уже заканчиваются слова, а терять очки на неразгаданной карте ужасно не хочется.
- Ну ты загнула, мать...
Стас, прищурившись, разглядывает карточки. Зеленый кролик на поле судорожно дергается, а потом подозрительно замирает. Желтый кролик чешет задней лапой ухо. Голубой кролик сердито барабанит – он позади всех и жаждет реванша!
- Став бессмертным, толкователь снов бросает родной город и отправляется...
- Нашел! – Стас торжествующе потрясает вовремя обнаруженной карточкой. Голубой кролик, совершив головокружительный прыжок, приземляется на клетку, где еще минуту назад сидел кролик зеленый.
- Слушай, а где зеленый-то? Его же ход...
С неба, еще минуту назад бывшего совершенно безоблачным, начинает накрапывать дождь.
- Наверное, он обиделся...
Стас тяжело вздыхает.
- Трудно мне с вами... Как теперь играть-то?
Налетевший вдруг ниоткуда порывистый ветер пытается собрать в кучу игровые карточки. Желтый кролик, тревожно дернув левым ухом, быстро прячется в карман моей кофты, возится там немного, а потом затихает. Затем раздается душераздирающий хруст.
- Ну вот, последнюю карамельку сожрал, наглость вислоухая! Чем я теперь питаться буду?!
Стас хохочет. Ему хорошо – ангелам небесным питаться не надобно, на солнышко посмотрел, ветерком обернулся и ладно. А мне как теперь? Сердито пихаю Стаса в бок, молча собираю карточки и игровое поле в коробку. Туда же сую пузырек ненавистного лака. Стас, отлипнув наконец от края крыши, уютно устраивает свою лохматую башку на моих коленях, и успокоенно затихает. Дождь набирает силу, но на нашей крыше по-прежнему сухо и тепло. Говорю же, хорошо быть ангелом небесным...
- Интересно все же – почему он обиделся? Вроде ничего такого не сказала...
- Да не обиделся он. Просто не ожидал, что ты его так быстро разгадаешь... Трусишка, в общем. Хотя кого теперь приглашать в игру третьим, ума не приложу...
- Погоди, Стас... Ты меня совсем запутал!
- Ойхь, горе ты мое луковое... Интуиции океан, а логики на три копейки. Ну, ты же его столько раз встречала уже, потому и разгадала так быстро... Ну догадайся!
- Да ладно! Еще скажи, что мы тут со Смертью в Dixit играли... Стас?!
- Ну что «Стас»? Я уже три с половиной тысячи лет Стас, и что с того? С зеленым кроликом мы играли, ты его напугала своими жткими историями, он сбежал, потом дождь начался... Пошли, отведу тебя домой, а то промокнешь вся... Тебе еще вон три ногтя докрасить надо! Проспорила, небось, опять? Сколько раз тебе говорил – не спорь, а то козленочком станешь! Сначала ногти в розовый цвет, потом рожки на макушке, потом копытца отрастут...
- Да погоди ты...
Но сквозь мгновенно сгустившуюся тьму уже проступают очертания знакомой мансарды, в окно с любопытством заглядывает рогатый месяц, на подоконнике замирает, упав, маленькое белое перышко.
Сердито смахиваю перышко на пол, насупившись, забираюсь с ногами на подоконник. Обнимаю коленки, прижимаюсь щекой к холодному стеклу. Вот всегда он так...
Из ниоткуда раздается тихий смешок.
- Не дуйся. Он завтра обещал еще раз придти. Говорит, ты ему всегда нравилась. Он наглых и настырных любит.
- Стас!!
- Ну а я тут причем? Это он так сказал, а я только передаю...
Спрыгнув с подоконника, запускаю подушкой в дрожащее посреди комнаты мерцание серебристого силуэта. Забираюсь на кровать и сердито закапываюсь в подушки.
- Ну вот... Тяжела доля вестников небесных! Никакого уважения к эфирной субстанции!
Довольно улыбаюсь в темноте. Чувствую, как плечи окутывает мягкое тепло. Закрываю глаза, успокоенно вздыхаю.
- Спи уже давай! Спокойной ночи, ребенок! Завтра доиграем...

От дома к станции Яся всегда ходила по бульвару – и обязательно по левой стороне. Почему? Ну, во-первых, правая сторона бульвара была обсажена платанами, а левая – липами. Яся обожает липы, а с платанами у нее сложные отношения. Во-вторых, на левой стороне даже в самые жаркие летние часы всегда сохранялась уютная, прохладная тень, в то время как на правой стороне разноцветные плитки мостовой раскалялись настолько, что на них, наверное, можно было яичницу пожарить. Ну и кроме того, по левой стороне располагался любимый ясин магазинчик, «Мелочи от дядюшки Со». Самого дядюшку Со Яся никогда не встречала – все три раза, когда Яся осмелилась переступить порог лавки, а не просто поглазеть на красочную витрину, ее встречала ласковой улыбкой пожилая дородная матрона, мадам Латуш. В первый раз она угостила Ясю шоколадной конфетой в ярком шуршащем фантике, во второй продала ей замечательную костяную пуговицу за половину цены от той, что была написана на бирке – у Яси как раз хватило медяков. Третий раз Яся вспоминать не любила – следом за ней в магазинчик протиснулась какая-то важная дама со страусовым пером на шляпе и надменным выражением лица, и Ясе пришлось юркой мышкой прошмыгнуть к выходу, даже не успев обменяться парой слов с мадам Латуш.
И вот сегодня Яся снова шагает к станции по левой стороне бульвара. На спине у нее джинсовый рюкзачок, в руках – кружевной зонтик, на ногах – новые ботинки из небесно-голубой кожи ящерицы Кво. Ласковый июньский ветерок нежно теребит ее рыжие кудряшки. Он считает, что Яся восхитительно прекрасна в своих рваных джинсах и коротенькой маечке с маяком и чайкой на плече. Яся, впрочем, тоже так считает – ее курносый нос вздернут к безоблачному лазурному небу, а в уголках губ прячется легкая улыбка. Не очень похоже на Ясю – но сегодня ей можно. Сегодня у Яси праздник. Сегодня Яся стукнуло ровно 117 лет. Неровной подпрыгивающей походкой Яся проходит мимо кафе «Бель». Пожилой бородатый бариста провожает ее насмешливой улыбкой – уж он-то знает Ясю не первый день, сколько чашек латте он для нее приготовил, сколько кружевных узоров нарисовал на густой молочной пенке – не сосчитать. Мадам Латуш радостно машет Ясе, стоя в дверях лавки. Яся машет в ответ, скользит взглядом по красочной витрине – и где только дядюшка Со берет все эти восхитительно пестрые, звенящие и шуршащие штуки? – но не замедляет шага. Сегодня она намерена прибыть на станцию вовремя и обязательно успеть на поезд до столицы. Ну должно же хоть раз получиться!!
Вдруг, прямо у Яси перед носом, открывается синяя дверь и из нее шагает на плитки бульвара солидный господин в сюртуке и с тростью. Нет, вы понимаете?!?! Шагает на бульвар прямо из синей двери!!!
Впрочем, вы, конечно же, ничего не понимаете. Я сейчас объясню. Дело в том, что синяя дверь по соседству с лавкой дядюшки Со не открывается. Никогда. Нет-нет, этой действительно дверь – солидная, уважающая себя дверь из добротных дубовых досок, с медными коваными петлями, массивной дверной ручкой и молоточком в виде головы дракона. Ярко-синий цвет ее не тускнеет от дождей и яркого солнца, краска никогда не шелушится, царапины и надписи к ней не пристают. Словом, очень уважающая себя дверь. Но она не открывается НИ-КО-ГДА. Об этом знают абсолютно все на бульваре и в близлежащих кварталах, и даже по ту сторону реки слыхали о синей двери – когда безоблачными летними вечерами иссякали все другие поводы для разговоров, бывало, какой-нибудь усатый завсегдатай маленького полуподвального трактирчика принимался громко рассуждать о том, что же скрывается за «той самой синей дверью». На него обычно незлобно шикали, и разговор плавно перетекал на другие темы…
Ну вот, пока я вам тут объясняю про синюю дверь, солидный господин с тростью уже успел перейти бульвар, и теперь шагает к станции по солнечной его стороне. И не жарко же ему… Яся, сперва оторопевшая от неожиданности, шагает по левой стороне бульвара, стараясь не упустить типа с тростью из виду. Впрочем, это нетрудно – солнечная сторона бульвара пустынна, платаны редки и неназойливы, а синий сюртук отлично виден на фоте серых каменных стен и рыжих кирпичных кладок. Именно таким манером – Яся по левой стороне улицы, солидный господин в сюртуке по правой – они прибывают на станцию. И – вот же чудо!! – поезд на столицу все еще стоит у перрона, важно пыхтя паровозной трубой. Яся на минуту даже застыла от изумления. Еще ни разу ей не удавалось успеть на поезд до столицы, а уж она пыталась не раз и не два. Некоторые жители городка вообще говорили, что поезд до столицы на их станции не останавливается – но вот же он, стоит, пыхтит трубой, блестит медью, важничает. Надо же…
Яся уже поставила ногу на ступеньку, чтобы подняться в вагон, как вдруг заметила, что господин в синем сюртуке садится совсем в другой поезд. Как же так?!?! Ясе даже в голову не пришло, что, застав на станции поезд до столицы, можно хотеть уехать куда-то еще. Она нерешительно шагнула обратно на перрон, завертела головой, пытаясь решить, что же делать.
‒ Вы едете, барышня? Пожалуйте в вагон, поезд скоро отправляется!
Пожилой кондуктор в форменной фуражке и с пышными рыжими усами доброжелательно смотрел на Ясю с верхней площадки вагона. «Чем-то он похож на кота…» ‒ невпопад подумалось Ясе, а вслух она спросила:
‒ Скажите, а поезд вон на той платформе – куда он едет?
‒ А, это поезд к самому синему морю. Он на нашей станции бывает очень редко, безо всякого расписания, на него и билеты никто обычно не берет. Так что, барышня, вы едете?
Яся как-то нерешительно кивнула, и медленно поднялась по ступенькам к кондуктору. Выудила из кармана билет, ветхий и выцветший от времени. Кондуктор, важно кивнув, прокомпостировал билет и чуть посторонился, пропуская девушку в вагон. Яся шагнула внутрь и замерла в дверях, давая глазам время привыкнуть к полумраку. В голове у нее вертелась совершенно неудобная, угловатая какая-то мысль: «А что если я села не на тот поезд?!»
‒ Ну разумеется, ты села не на тот поезд! Зачем тебе в столицу, глупая?
Яся аж подпрыгнула от возмущения. Ну что за манера, так бесцеремонно читать чужие мысли?! С ближайшего сидения Ясю в упор разглядывала та самая важная дама со страусовым пером и надменным лицом. Удостоверившись, что Яся обратила на нее внимание, дама хмыкнула и невежливо ткнула в девушку пальцем:
‒ Ты посмотри на себя! Штаны дырявые, майка даже пуп не прикрывает, кольцо в носу, на голове воронье гнездо! Да тебя в столице даже из поезда не выпустят. Замарашка!
Почти выкрикнув последнее слово, дама сердито поджала губы и отвернулась.
«Вот это да!» ‒ оторопело подумала Яся. Она даже возмутиться не сумела, настолько дикой показалась ей выходка страусиной дамы. Как будто люди ездят в столицу, чтобы нарядами похвастаться! Кому какое дело, как ты одет, если ты едешь в столицу! Туда, где самый главный в мире университет и самая большая библиотека!
‒ Дурашшшшшка… Все равно не тот поезд!
«Ну это уж слишком!» - подумала Яся, и решительно уселась на свободное место у окна, демонстративно не обращая внимание на колышущуюся за плечом расплывчатую тень. «Вот такого я от тебя, папочка, не ожидала!»
‒ Не ты ли мне всегда говорил, что нет ничего прекраснее стремления к знаниям, что путь познаний тернист и долог, и что нет места лучше, чтобы начать этот путь, чем университет в столице!!
‒ Девочка, с кем ты разговариваешь? ‒ напротив Яси, даже не спросив разрешения, уселся господин в синем сюртуке с тростью, и насмешливо прищурился.
‒ Я разговариваю с папой! А вы, между прочим, сели в другой поезд, я точно видела! И вообще, все эти ваши тайны про синюю дверь только голову морочат!
Яся начинала не на шутку злиться, и небо за окном поезда послушно затянулось свинцовыми тучами.
‒ Ну-ну, девочка моя, не стоит сердиться… Я-то сел на правильный поезд – к самому синему морю. А вот ты почему-то оказалась в другом… Пришлось исправить.
И тут Яся заметила, что поезд на столицу медленно трогается с противоположной платформы, и усатый рыжий ~~кондуктор~~ кот ехидно улыбается ей с крыши третьего вагона.
‒ Так! Или вы мне немедленно объясните, что здесь происходит, или… ‒ на улице раскатисто загрохотало, и первые дождевые капли нерешительно постучались в вагонное стекло. Глянув на них, Яся шмыгнула носом и неожиданно расплакалась.
‒ Ну вот, ну вот… ну что ты, не нужно плакать… ‒ Ясе в руку ткнулся носом теплый дымчатый котенок, на затылок опустилась мягкая старческая ладонь. ‒ Какие твои годы, лапушка, все еще впереди. Поезда да самолеты, леса да травы, дороги да тропинку – все доведут, все помогут… Ты только не плачь…
‒ Бабушка, знаешь, как мне тебя не хватает…
Яся глубоко дышит, успокаивая слезы. За окном сумерки, смутные тени проносятся мимо под мерный перестук колес. Дремлет на коленях у девушки теплый дымчатый котенок. Седой господин в сюртуке неторопливо раскуривает трубку.
‒ Так значит, мы едем к самому синему морю?
‒ Именно так, дитя мое, именно так.
‒ А зачем?
‒ Не знаю, дитя мое. Тебе виднее…
Согласно кивнув, Яся прижимается лбом к прохладному стеклу и закрывает глаза. В конце концов, она столько лет пыталась открыть синюю дверь и успеть на поезд к синему морю…

Оригинал взят у

rualev в Ух ты, шестой!

Друзья!

По сложившейся за последние годы традиции, весной Заповедник Сказок анонсирует новую книгу. И это время настало!
Как недавно сказал в фейсбуке один человек:
«Уже мнусь с ноги на ногу в нетерпении подержать шестой том, как кот при виде, что хозяйка режет мясо...»
Мы знаем, что такое же нетерпение испытывают многие постоянные читатели Заповедника. Поэтому команда шестого тома без долгих предисловий сообщает:

Начинается подписка на новый сборник — Заповедник Сказок 2016!

( Памятка подписчику... )

Ко "Дню ведьминых кружев" в Заповеднике сказок.

Джинн проснулась от того, что настырный солнечный заяц гладил ее по щеке теплой лапой. Не открывая глаз, она потянулась, словно кошка, и сделала глубокий вдох. Пахло цветущими липами, кофе и свежей выпечкой. Заяц, застрекотав, стремительно скакнул с постели на подоконник и, просочившись сквозь собственное отражение в стекле, был таков.
Вскочив с постели, девушка распахнула окно пошире и высунулась наружу. Над Старым Городом раскинулось во всю ширь васильковое летнее небо. Черепичные крыши старых домиков выгибались горбом, подставляя солнцу чешуйчатые спинки. Ветерок ласково теребил древесные кроны. Коты и голуби мирно соседствовали среди выставленных на улицу столиков уличных кафе, цветочных клумб и неторопливо гуляющих туристов. И над всем этим плыл упоительный аромат свежей, еще горячей сдобы – мансарда Джинн была расположена как раз над маленькой пекарней, и девушка частенько завтракала там, ведя неспешные разговоры с хозяйкой, тетушкой Мартой.
— Ух ты, миндальные круассаны на завтрак! — Джинн совершенно по-девчоночьи захихикала и побежала в душ. Утро обещало быть славным.
Часом позже Джинн устроилась у крохотного уличного столика с парой пышных круассанов на тарелке и чашкой горячего латте. Довольно зажмурилась, подставляя лицо теплому летнему ветерку. Слизнула густую молочную пенку. Лениво почесала за ухом полосатого кота, с хозяйским видом развалившегося на соседнем стуле. Раскрошила кусок булки нахальному воробью, задорно скачущему по дальнему краю столика. А потом задумалась.
Лето, море, теплый ветерок, смолистый запах сосен, узкие улочки Старого Города и круассаны по утрам – это все, конечно, хорошо. Но она уже больше месяца сидит без работы. Кое-какие сбережения у нее, конечно, есть. Но на длительное безделье их совершенно точно не хватит. Да и не нравилось Джинн сидеть без дела. Впрочем, сложной работы она тоже не хотела. Джинн казалось, что последнее время внутри у нее поселилась какая-то беззаботная, непоседливая птаха – хотелось прыгать, скакать, расправлять крылья навстречу солнцу и улыбаться. Хотелось в жизни простоты, прозрачности и какого-то легкого, необременительного смысла. И совсем не хотелось ответственности.
Внимание девушки привлек длинный, протяжный чаячий крик откуда-то сверху. Она запрокинула голову к небу и вгляделась – легкие пушистые облака выстраивались там не то в маленьких китайских дракончиков, не то в воздушных змеев, не то в ангелов с непропорционально длинными крыльями. Вдруг одно нахальное облачко легкомысленно подмигнуло девушке и прикинулось луговой ромашкой с мохнатым шмелем в центре.
«Вот ведь обормотище!» — Джинн мысленно погрозила облаку кулачком и хихикнула. Ну вот как тут думать о серьезном, когда они так безобразничают?!
К столику неслышно подошла хозяйка пекарни и поставила перед девушкой мисочку, полную свежей малины, и молочник со сливками.
— Держи, ребенок! А то ускачешь опять, как стрекоза, на весь день, не евши – много ли в тех круассанах плоти, один воздух да сдобное кружево, воробью на закуску. Кушай!
Джинн с обожанием посмотрела на Марту. Ей так нравилось ее невозмутимое спокойствие и незаметная, неброская ласка. Ее замысловатая речь и странные, вычурные метафоры. Ее мягкие, чуть полноватые, пахнущие молоком и сдобой руки… Словно любимая тетушка-фея из доброй сказки. Марта легонько провела ладонью по кудряшкам Джинн и усмехнулась:
— Ну какие у тебя заботы, ребенок… Их смоет первым же летним ливнем! Не тревожься, все будет!
Джинн с недоумением посмотрела на тетушку, но та уже ушла обратно в пекарню.
А и правда, какие у нее заботы?! Неужели же она не найдет работу себе по душе, легкую и необременительную, как июльский дождик… хотя бы до конца лета, а там видно будет. В Старом Городе ведь столько уличных кафе и маленьких ресторанчиков, можно хоть официанткой между столиками юлить – и развлечение, и достаток.
Решив так, Джинн тут же отправилась осуществлять намеченное. Полосатый кот, недолго думая, увязался за ней – надо же кому-то приглядеть за этим несуразным человеческим существом!
Найти работу официанткой в Старом Городе оказалось вовсе не так легко, как представлялось Джинн. Летний сезон давно уже начался, так что все вакансии были заполнены. Так отвечали ей во всех встречных кафе и ресторанчиках – где-то с сожалением, где-то равнодушно, где-то с откровенной издевкой – спохватилась, мол… Присев на скамейку в крохотном скверике, с трех сторон окруженном старинными домиками с кособокими крышами, девушка задумалась. Полосатый кот, убедившись, что в ближайшие несколько минут его подопечная никуда не уйдет, счел возможным отлучиться ненадолго по своим кошачьим делам. Не замедлив этим воспользоваться, нахальный воробей тут же вспорхнул на спинку скамейки и принялся громко чирикать, напрашиваясь на подачку. Но Джинн, глубоко задумавшись, его не слышала.
Вдруг внимание ее привлек протяжный, надрывный скрип, раздавшийся прямо над головой. Глянув вверх, девушка увидела, как в одном из древних домиков распахнулось, явственно нехотя, большое витражное окно на втором этаже. Из окна волнами поплыл странный, терпкий и чуть горьковатый, но в целом приятный аромат. Что же может так пахнуть? Не еда, не напитки и не парфюм… Но какой знакомый запах…
— Книги! Так пахнут старые бумажные книги! — радуясь разгаданной задачке, Джинн по-детски хлопнула в ладоши. И тут же, заработав недовольный взгляд успевшего вернуться невесть откуда полосатого кота, улыбнулась собственной ребячести. Бесцеремонно почесав кота за ухом, девушка вскочила на ноги и торопливо зашагала ко входу в дом с витражными окнами.
— Вдруг там настоящая старинная библиотека?! Надо посмотреть!
Джинн обожала книги.
На входной двери – массивной, деревянной, с кованой металлической ручкой – не было никаких пояснительных табличек из тех, что обычно вешают перед входом в публичные заведения. Не было их и на стенах по обе стороны двери, и над дверным проемом. Но вот в окошке слева от входа Джинн заметила выцветший листочек в клеточку, на котором небрежным почерком с завитушками было написано:
«Старшему архивариусу БВБ требуется временный помощник для работы в читальном зале. Без опыта работы, без вредных привычек, без полосатых котов. Интересоваться у Сибелиуса, второй этаж, дверь с колокольчиком»
Захихикав от очевидной абсурдности объявления, Джинн потянула на себя тяжелую дверь. Та, словно нехотя, слегка приоткрылась – из щели повеяло прохладой и все тем же книжным запахом.
— Ждите меня тут! — приказала Джинн недовольному полосатому коту и наглому воробью, и решительно скользнула внутрь.
Сумрачный коридор, начинавшийся прямо от двери, вывел девушку к витой лестнице, спиралью закручивающейся вверх в некоем подобии колодца. Джинн, настороженно озираясь, принялась медленно подниматься, пытаясь решить, где у этой лестницы заканчивается первый этаж и начинается второй. Но долго думать ей не пришлось – поднявшись всего-то ступенек на десять, она практически уткнулась носом в обычную дверь, выкрашенную когда-то голубой краской, теперь почти облупившейся. Прямо по центру двери висел на бардовой бархатной ленточке старинный медный колокольчик. Джинн, нерешительно протянув руку, легонько коснулась его указательным пальцем. В воздухе поплыл ласковый мелодичный звон.
— Входите, не заперто!
Вздохнув, словно перед прыжком в глубокую воду, Джинн толкнула дверь и вошла.
***
— Поскольку идет дождь, было бы уместно выпить чаю!
Проскрипев эту глубокомысленную фразу, грифон постучал длинным когтем по кожаной обложке старинного манускрипта и торжественно удалился в подсобку – видимо, ставить чайник. Джинн тихонько вздохнула. Характер у грифона оказался вздорный.
«Видимо, придется пить чай. С козинаками!»
При мысли о любимом грифоньем лакомстве Джинн передернуло. Обычно она любила козинаки. Но грифон, похоже, считал, что другой еды на свете не существует, и усердно потчевал сотрудницу прессованными в меду семечками по три раза в день. Не считая перерывов на чай.
Грифона звали Сибелиус, старший архивариус БВБ. Что именно обозначали буквы БВБ, Джинн выяснить не удалось – хотя она подозревала, что это аббревиатура названия «Большая Волшебная Библиотека». Или «Большая Вздорная Башня». Или «Бесхвостая Ворчащая Булка», если уж на то пошло. Не все ли равно… Хотя на библиотеку похоже все-таки больше.
Девушка проработала у Сибелиуса всего-то неделю, чувствуя себя больше обузой, чем помощницей. Столько тут оказалось всяких премудростей – каталоги, реестры, карточки, большие журналы регистрации, читательская картотека. А еще специальные метелки для книжной пыли, тряпочки для полировки кожаных переплетов, баночки с воском для пергаментных свитков, веники, чтобы гонять посетителей, и кормушка для пауков. Да-да, в библиотеке водились крупные пауки, и в обязанности Джинн входило кормление этих тварюшек. Зачем в библиотеке пауки, Сибелиус объяснить не соизволил. Сказал, что так, мол, положено. А потом строго посмотрел на девушку и ворчливо проскрипел: «И вообще, не задавай лишних вопросов!»
Не задавать лишних вопросов – это было любимое наставление Сибелиуса. Джинн услышала его раз 800 в свой первый рабочий день, раз 600 во второй, раз 300 на третий. К концу недели Джинн осмелилась тихонько спросить:
— А грифон – это имя или фамилия?
— Грифон – это сущность. И вообще…
—… не задавай лишних вопросов. Ясно.
На самом деле, работа оказалась нетрудной и интересной. Разумеется, Джинн приходилось какое-то время тратить на скучные дела вроде уборки – но даже это иногда становилось увлекательным занятием. Например, довольно скоро Джинн выяснила, что метелка для пыли обладает очень гордым нравом и не любит, когда ее хватают резко и без надлежащих почестей. В таких случаях она не сметает пыль, а старательно разгоняет ее среди высоких стеллажей, возмущенно при этом фыркая. Мягкие тряпочки для влажной уборки любят сплетничать. А в оконных витражах живут очень шаловливые солнечные зайцы, обожающие дразнить редких посетителей, пуская им в глаза радужные блики.
Уборка занимала обычно пару часов. Все остальное время, если не было посетителей, Джинн разрешалось бродить среди книжных полок, гладить руками книжные спинки, шелестеть страницами и читать в свое удовольствие. Главное – не мешать постоянно чем-то занятому Сибелиусу и ни в коем случае не задавать лишних вопросов.

Этим утром, неожиданно дождливым и хмурым, Джинн устроилась на широком подоконнике в дальнем конце библиотеки. Был четверг – а по четвергам библиотека была закрыта для посетителей – так что Джинн, быстро управившись со своими нехитрыми обязанностями, справедливо решила, что теперь самое время почитать. Книжку она присмотрела уже давно. Книга была странная – грязная, потрепанная, в мятом переплете из расслоившегося картона – совершенно непонятно, что эта замухрышка делала в приличной библиотеке. Джинн сначала решила, что это какой-то особо редкий и ценный экземпляр – но книга стояла вовсе не в секции библиотечных редкостей, а на дальнем стеллаже у входа, в секции под пренебрежительным названием «Разное». Проще говоря, туда обычно сваливали всякий книжный хлам, который больше определить было некуда, а выбросить пока жалко. Книга называлась странно: «Крыло мертвой бабочки». Автор неизвестен.
«Ну-ну, посмотрим, что это за гримуар такой», ‒ хихикнула себе под нос Джинн, поудобнее устраиваясь на подоконнике, и отрыла книгу.

У Горюн-реки, там, где полощут свои ветви в текучей воде плакучие ивы, где замшелые камни перешептываются на закате - там растет Забвень-трава, горше которой нет на всем белом свете.
У Горюн-реки, там, где черна вода в глубоком омуте, где стылый камыш качает на ветру бледно-зелеными плетьми рук - там растет Забвень-трава, слаще которой нет на всем белом свете.
У Горюн-реки, там, где печальная птица-кликуша кричит на заре в зарослях рогоза, где свила гнездо дикая птица выпь - там растет Забвень-трава, ядовитей которой нет на всем белом свете.
Ты услышь, дитя, слово доброе.
Ты пойди, дитя, до Горюн-реки,
испроси, дитя, ты Забвень-травы,
в ноги поклонись реке-матушке.
И нарви, дитя, ты Забвень-травы.
Завари отвар из седой воды,
Завари отвар из густой травы,
Завари отвар из заветных слов.
И испей, дитя, яда сладкого,
Правдой горькою ты запей его,
Выпивай до дна ковш забвения.
Позабудь, дитя, думы горькие...
Позабудь, дитя, мысли странные...
Позабудь, дитя, чувства тщетные...
Снова быть тебе сиротинушкой,
Снова мыкаться по чужим углам.
Снова ляжет путь у босых ступней -
Так уж в этот раз ты послушайся!
Сторонись, дитя, ты чужих людей,
Сторонись, дитя, ты чужих дорог,
А не то опять станешь вдруг чужим,
Странным станешь вновь - вчеловеченным...

‒ Ох, Джинн, девочка, как же это тебя угораздило?!...
Темнота. Вокруг какие-то шорохи, шепоты и скрипы. Пахнет чем-то странным, почти неприятным. Тело тяжелое, словно налито свинцом, даже руку не поднять… Ужасно болит голова, и что-то пульсирует в висках – тум-тум-тум… Тум-тум-тум. Тум-Тум-Тум! ТУМ-ТУМ-ТУМ!!!
‒ Аааа, прекратите! Барабаны!
‒ Сейчас, малыш…
Прохладные ладони ложатся на виски, пальцы легонько поглаживают кожу, словно успокаивая испуганного зверька – и боль понемногу начинает стихать. Первыми умолкают барабаны – и Джинн с облегчением делает глубокий вдох.
‒ Вот, молодец. Дыши медленно и глубоко. Вдох-раз-два-три-выдох-раз-два-три-пять. И снова – вдох-раз-два-три-выдох-раз-два-три-пять… Ну как, получше?
Джинн нехотя открывает глаза, почти готовая к новой вспышке боли в висках. Но нет, всего лишь ноет слегка. Вокруг полумрак, на полу рыжими пятнами расплескался свет уличных фонарей. И она, Джинн, тоже на полу. Полулежит, опираясь головой о чье-то не слишком мягкое колено.
‒ Что? Кто вы?
Джинн с недоумением смотрит на молодого человека, чьи прохладные ладони все еще легонько растирают ей виски.
‒ Привет, Джинн. Меня зовут Мерлин.
‒ Мерлин? Как в сказке про короля Артура?
‒ Ну… почти.
‒ Кхе-кхе… Раз все закончилось хорошо, полагаю, следует выпить чаю…
‒ … с козинаками! ‒ тихонько смеётся парень, и тонко натянутая струна где-то внутри солнечного сплетения Джинн перестает звенеть, отпускает.
Грифон, недовольно прошуршав крыльями по полу, оставляет эту ребяческую выходку без комментариев. Вскоре из подсобки доносится шум закипающего чайника.
‒ Ну, как думаешь, сможешь встать?
‒ А что, я отлежала тебе коленку? Конечно смогу… ‒ Джинн, негодуя, вскидывается резким движением, и тут же почти падает обратно, со стоном закрыв глаза.
ТУМ-ТУМ-ТУМ!
‒ Пожалуй, мы с коленкой еще немного потерпим твое назойливое присутствие, ‒ в голосе, противореча язвительным словам, забота и тепло. Прохладные пальцы снова принимаются поглаживать виски, словно усыпляя боль. ‒ Дыши, малыш, ладно? Медленно и глубоко… Вдох-раз-два-три…
«Какой я тебе малыш?!» ‒ мысленно возмущается Джинн… но как-то вяло. Сил нет даже думать, все в голове словно опутано липкой паутиной, и этот странный сладковатый запах…

***
Солнечный зайчик уже несколько минут настойчиво тормошил Джинн – мол, вставай, утро пришло и всё такое! Девушка медленно открыла глаза – и вздрогнула. На полу, в пятне солнечного света, сидел Мерлин с кружкой кофе в руках, и с улыбкой смотрел на нее. Джинн ойкнула и рывком села, судорожно кутаясь в одеяло.
— Мерлин?! Что ты тут делаешь?
— Мммм… Вообще-то, пью кофе. А на что это похоже?
Джинн помотала головой. Она совершенно не помнила, чем закончился вчерашний вечер. Наваждение какое-то…
‒ А как ты тут очутился?
‒ А ты совсем ничего не помнишь?
‒ А ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?
Мерлин аккуратно поставил кружку на пол и пристально посмотрел на Джинн.
‒ Я попал сюда очень просто – через дверь. Ключ был в твоей сумочке… впрочем, он не пригодился, дверь нам открыла твоя соседка.
‒ Моя соседка?
‒ Ну да, тетушка Марта, владелица кондитерской. Она очень за тебя беспокоилась и взяла с меня слово, что я ни в коем случае не оставлю тебя одну.
‒ И именно поэтому ты здесь?
‒ И именно поэтому я здесь.
‒ А я? ‒ Джинн посмотрела на Мерлина почти жалобно.
‒ Что – ты?
‒ А я здесь как оказалась?! ‒ Джинн была почти готова заплакать.
‒ Ох, Джинн… Я тебя принес. Вчера вечером. На руках. От самой библиотеки, под дождем, под жалобные причитания Сибелиуса. Оказалось, он совершенно не готов лишиться такой ценной сотрудницы! Он тебе там, кстати, гостинец оставил, ‒ Мерлин кивнул куда-то в сторону кухонного стола. ‒ Подозреваю, там сверток с козинаками!
Джинн устало опустила голову на подушку и закрыла глаза. На лоб ей тут же легла прохладная ладонь.
‒ Снова плохо?
Она помотала головой и поглубже закопалась в одеяло.
‒ Зябко как-то… А что вчера случилось?
Поверх одеяла лег пушистый рыжий плед в шотландскую клеточку.
‒ Что-то ты мне совсем не нравишься, Джинн…
‒ Правда? ‒ Джинн нашла в себе силы ехидно усмехнуться. ‒ А мне казалось, что я очень даже симпатичная, и ты от меня совершенно без ума…
Мерлин только покачал головой, а потом присел у дивана на корточки, так, что его лицо оказалось на уровне глаз Джинн – и она с удивлением для себя разглядела в серых глазах Мерлина сочувствие и тревогу.
‒ Давай позовем доктора, а? Я умею оказывать только первую помощь при отравлениях, а с тобой явно не всё в порядке…
‒ При отравлениях? Так я вчера чем-то отравилась?
‒ А ты правда совсем ничего не помнишь?
‒ Ну, я пришла на работу, разобрала карточки, собрала читательские заказы на завтра, убралась в секции манускриптов. Потом мы пили чай… может, я козинаками отравилась?!
Мерлин улыбнулся и отрицательно покачал головой.
‒ А дальше?
‒ А дальше… кажется, пошел дождь. Работы больше не было, и я устроилась с книжкой на подоконнике, как обычно.
‒ А что за книжка, не помнишь?
‒ Помню. Старая такая, потрепанная, в грязной картонной обложке, в пятнах вся. Название от руки написано, а титульного листа нет.
‒ И что за название? ‒ казалось, голос Мерлина зазвенел от напряжения. Джинн удивленно на него посмотрела.
‒ Дурацкое какое-то название, что-то про дохлых бабочек… Я еще подумала – ну зачем так противно книжку называть?...
‒ «Крыло мертвой бабочки»? А что именно ты там прочитала, не помнишь?
‒ Точно, «Крыло мертвой бабочки». А ты откуда знаешь?
Мерлин нетерпеливо покачал головой.
‒ Джинн, что ты читала? Вспомни, это важно!
Девушка нахмурилась, чуть прикрыла глаза.
‒ Я правда не помню, Мерлин, все как будто в тумане… Вроде, про траву какую-то. Про горькую траву.
Мерлин со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Потом, достав из кармана телефон, он принялся быстро пролистывать имена в записной книжке.
‒ Там чем я отравилась, Мерлин? Дохлыми бабочками? ‒ в голосе Джинн было примерно пополам страха и сарказма.
‒ Если бы… ты отравилась Забвень-травой. Ее еще называют иногда «ведьмино кружево».
‒ Почему ведьмино?
‒ Потому что наговор Забвень-травы выплетает ведьма. Плетет его, словно кружево – букву за буквой, слово за словом, стебель за стеблем… Доктор нам тут вряд ли поможет. Нужна ведьма, причем сильная.
Джинн истерически рассмеялась.
‒ Ну и где ты собираешься искать ведьму?! В глухом лесу, в тридевятом царстве?
***
Оказалось, что в Старом Городе до ближайшей ведьмы можно доехать на трамвае. Проехав в подтренькивающем и позвякивающем вагоне всего пару остановок, Джинн с Мерлином углубились в хитросплетение узеньких улочек, пышных палисадников и заброшенных пустырей. Нужный дом – чуть покосившийся деревянный особняк с эркерами и мезонином – обнаружился в глубине заросшего, неухоженного сада.
Стоя на крыльце перед неплотно прикрытой дверью, Джинн поежилась и вызывающе посмотрела на Мерлина.
‒ А что мы ей скажем-то? И как ты вообще себе это представляешь: «Здравствуйте, мы ищем ведьму!» Вот ведь бред какой!
Дверь вдруг отворилась с протяжным скрипом. Джинн от неожиданности подпрыгнула и чуть не упала с высокой ступеньки крыльца. Мерлин, хмыкнув, крепко взял ее под руку и решительно шагнул внутрь.
‒ Ну чего вы там в темноте копошитесь? Проходите уже! Прямо по коридору до конца…
В конце коридора обнаружилась просторная, залитая светом кухня. В центре кухни возвышался массивный деревянный стол – а на нем пахучими охапками были свалены всякие ветки, стебли, кусочки мха, цветки и травы. За столом сидела стройная, элегантно одетая брюнетка лет сорока. Постелив на колени кухонное полотенце в легкомысленную цветастую клеточку, она перебирала растения длинными пальцами с аккуратно наманикюренными ногтями, и связывала их в небольшие пучки.
‒ Ведьма…‒ пробормотала, озираясь, Джинн.
‒ От ведьмы слышу! Мерлин, кого ты мне опять приволок?
Хозяйка, недовольно нахмурившись, отложила недовязанный пучок и сердито уставилась на посетителей. Мерлин, отвесив даме элегантный поклон, вежливо улыбнулся.
‒ Леди Ви! Простите мою спутницу, она немного растеряна… Видите ли, у нас случился небольшой инцидент с ведьминым кружевом, и теперь…
‒ И теперь, ради спасения твой ненаглядной задницы, мне придется бросить все дела и лечить эту дуреху, пока она совсем не развоплотилась! Вот уж обрадовал…
Джинн возмущенно хмыкнула.
‒ Не очень-то и хотелось! Мерлин, пошли отсюда!
‒ Дамы… Джинн, леди Вивьен, давайте сразу развеем это досадное недоразумение…
Леди Ви, встав одним плавным, струящимся движением, оказалась на голову выше Мерлина. Шагнув к Джинн, она решительным движением ухватила ее за локоть и почти силком усадила на стул.
‒ Садись, девочка. И не слушай этого пустозвона, он свою шкурку спасает. Скажи мне, где ты взяла ведьмино кружево?
Джен, слегка ошарашенно глядя на леди Ви, пожала плечами.
‒ Я точно не знаю… Видимо, в книжке прочитала.
‒ Что??
‒ Леди Ви, позвольте мне все объяснить…
‒ Мерлин, ты клялся нам, что эта гнусная книжица была уничтожена. Тобой. Лично. Все бабочки, на чьих крыльях ты писал эту гадость, оплаканы и преданы огню. Все заклинания обезврежены, все жертвы расколдованы.
‒ Леди Ви…
‒ И вот теперь, почти год спустя, ты приводишь ко мне девочку, которая прочитала заклинание забвень-травы, оно же ведьмино кружево, В КНИГЕ?!
‒ Это не та книга, леди Ви, ‒ Мерлин, хоть и был бледен, держался с достоинством.
‒ Не та? А ты успел настрочить еще одну?
‒ Да нет же… О майн котт… Это была копия. Бумажная копия. Кто-то, видимо, успел переписать мой гримуар до того, как он был уничтожен.
‒ Это правда? ‒ изумрудно-зеленые глаза леди Ви требовательно уставились на Джинн.
‒ Эээээ… что именно?
‒ Ты прочитала заклинание в БУМАЖНОЙ книге?
‒ Нууу… да. А какие еще, по-вашему, книги бывают в библиотеке?
‒ Святая невинность… Скажи мне, дитя мое, а зачем тебе вообще понадобилось читать заклинание? Ты что, рецепт приворотного зелья искала? Или отравить кого хотела?
Джинн так и подпрыгнула на стуле от возмущения.
‒ Да что вы все прицепились ко мне со своими заклинаниями?! Вот же бред какой! Я книжку читала в библиотеке, понятно вам?! Я работаю в библиотеке. Нашла там интересную книжку, решила почитать. А потом…. Ой, мамочки! ‒ Джинн в ужасе уставилась на собственную руку, сквозь которую косыми лучами просвечивал золотистый солнечный свет, льющийся из окна.
‒ Ну, а как ты думала? ‒ в голосе леди Ви проскользнула непрошенная нотка сочувствия. ‒ На то оно и ведьмино кружево… Вуаль забвения его еще называют. Забвень-трава – она такая. Еще пару часов – и все.
‒ Что – все? ‒ полным ужаса шепотом спросила Джинн.
‒ Развоплотишься. И память о тебе развоплотится – как и не было тебя в этом мире. Станешь свободным духом, будешь парить над водами, летать в поднебесье…
Джинн зажмурилась и зажала ладонями уши.
‒ Бред какой… Это все бред. Это сон. Я сейчас проснусь с высокой температурой, выпью аспирина, и все будет хорошо…
Леди Ви хмыкнула и обернулась к Мерлину.
‒ Ну, натворил ты дел, поздравляю. В этот раз простой взбучкой не отделаешься…
‒ Леди Ви, я Вас очень прошу… Ведь девочка ни в чем не виновата, она, можно сказать, случайная жертва. Помогите ей!
‒ А как ты себе это представляешь, Мерлин? Чем я ей помогу?
‒ Но… но ведь от наговора забвень-травы существует противоядие!
‒ От обычного наговора обычной забвень-травы – существует. А вот от бумажного образа заклятья, воплощенного в жизнь неопытной, но чертовски сильной ведьмой – вряд ли… Ты разве не заметил, что подружка твоя – самая настоящая ведьма?
Мерлин, крутанувшись на каблуках, пристально уставился на Джинн. Сделал несколько пассов руками, медленно обошел стул, на котором, все еще зажмурившись, сидела девушка. Недоверчиво покачал головой.
‒ Что, ты даже не подумал на ауру ее посмотреть? Эх ты, маг… Обыкновенной девчонке с твоей книжицы ничего бы не сделалось… ну, может, голова разболелась бы. Бумажные копии магических артефактов после уничтожения оригинала силы не имеют. Обычно. Но, кажется, твоя талантливая подружка об этом не знает…
‒ Но если Джинн настолько сильная ведьма, она может повернуть заклинание вспять сама. Или нет?
‒ Может. Или, точнее, сможет – после того, как выучится азам магического искусства, знахарства и ведьминских практик. Предварительно поверив в то, что она ведьма, разумеется. Судя по ауре, таланта ей не занимать, так что лет за тридцать-сорок управится. Загвоздка лишь в том, что осталось ей, от силы, часа полтора. Ну, два, если очень повезет.
‒ А потом?
‒ Ну что потом? Сказала же – станет свободным духом, будет над водами парить и все такое…
‒ А это обязательно?
‒ Что обязательно?
‒ Над водами парить.
‒ Мерлин! Как в тебе уживается полная безграмотность и вполне приличные магические способности? Совершенно непонятно… Свободные духи не связаны никакими обязательствами – на то они и свободные… Могут парить, могут в кладовке пыль собирать, могут в дерево вселиться, могут в зверя или птицу. Чем больше парят в своей бестелесной форме, тем больше теряют человеческую сущность.
‒ А ведь это идея! Если вселить дух Джинн… ну, скажем, в кошку… и отдать ее на обучение опытной ведьме… можно выиграть время. Всему ее научить. А потом она повернет заклинание вспять – и все вернется на круги своя…
Тираду Мерлина прервала звонкая пощечина.
‒Ох… для полуразвоплотившейся девушки ты очень больно дерешься, Джинн…
‒ Немедленно верни все как было! Я хочу обратно в библиотеку, чтобы ничего этого не было!!
‒ Джинн, девочка, да я же пытаюсь… Ты же сама слышала, что сказала леди Ви…
‒ НЕМЕДЛЕННО!!! ВЕРНИ!!! ВСЕ!!! КАК!! БЫЛО!!! ЧТОБЫ!! НИЧЕГО!!! ЭТОГО!!! НЕ БЫЛО!!!

Темнота. Вокруг какие-то шорохи, шепоты и скрипы. Пахнет чем-то странным, почти неприятным. Тело тяжелое, словно налито свинцом, даже руку не поднять… Ужасно болит голова, и что-то пульсирует в висках – тум-тум-тум… Тум-тум-тум. Тум-Тум-Тум! ТУМ-ТУМ-ТУМ!!!
‒ Аааа!
‒ Тихо, тихо! Не надо так быстро вскакивать! Сейчас станет полегче…
Фельдшер в белом халате сочувственно покосился на Джинн, убирая пустые ампулы в сумку. Улыбчивый кучерявый доктор аккуратно снял манжетку тонометра и легонько потрепал девушку по плечу.
‒ Мигрень, сосудистый спазм… Бывает. В больницу поедете?
Джинн, судорожно вдохнув, отрицательно покачала головой.
‒ Тогда нужно много лежать. Попросите своего начальника вызвать Вам такси и полежите дома пару дней. Покой, тишина, теплое питье. Чай любите?
Джинн аккуратно кивнула.
‒ Ну вот, слабенький чай можно пить. Или травяные отвары. Всего хорошего!
Джинн недоуменно уставилась в спину уходящему доктору. Что это было?
Из-за стеллажей послышались шаркающие шаги и дребезжащий старческий голос произнес:
‒ Кхе-кхе… Поскольку в этот раз все опять закончилось хорошо, полагаю, следует выпить чаю…

К проекту №103 в Заповеднике Сказок, День сказок и картинокб картинка №44.

‒ А знаешь, что?
‒ Что?
‒ Мне кажется, сегодня обязательно прилетит дракон!!
Мы с Юлькой сидим на застекленной веранде больничного корпуса номер пять и смотрим на проплывающие по небу облака. Одно из них чем-то неуловимо напоминает неуклюжего, толстенького дракончика.
Юльке девять, хотя она всем говорит, что уже почти совсем десять (через семь месяцев – конечно, почти). У Юльки пижама в слониках, хвост «пальмочкой» на голове и гипс на правой ноге – от кончиков пальцев до середины бедра. Это Юлька неудачно упала с бревна – не того, которое спортивный снаряд, а настоящего бревна. Юлька говорит, что у них в детдоме, во дворе, лежит огромная куча бревен – и они лазят на эти бревна «в поисках приключений». Ну вот, Юлька свою порцию приключений уже получила.
Юлька говорит, что в больнице ей нравится – кормят вкусно и нянечки добрые. Здесь, в пятом корпусе, всего два отделения – ортопедия на первом этаже, онкология на втором. Первый этаж почти всегда полупустой – и Юльке редко приходится воевать с другими детьми за пульт от телевизора или мятые комиксы в пестрых обложках. А книги так и вовсе почти никто не берет, так что Юлька читает в свое удовольствие. Только вот персонала на первом этаже маловато, так что Юльке приходится полагаться на меня, чтобы попасть на веранду или в больничный сад. Все-таки с креслом-каталкой она управляется не очень ловко, а некоторые дверные проемы на первом этаже до смешного узкие.
Я работаю в четвертом корпусе – там, где реанимация, отделение интенсивной терапии, нейрохирургия, гематология и отделение компьютерной диагностики. Из окон моего кабинета как раз видны окна Юлькиной палаты – и когда ей хочется погулять, она сажает на подоконник своего плюшевого кота Мартына. Так мы с ней договорились в самый первый день, когда познакомились в приемном отделении.

Я не люблю работать в «приемнике» ‒ там шумно, суматошно, детский плачь, недовольные родители, вечная беготня и нервотрепка. По счастью, попадаю я туда редко – так что в тот вечер Юльке, можно сказать, повезло наткнуться на меня в коридорчике между игровой комнатой и рентген-кабинетом. То есть мне повезло наткнуться на нее… в общем, нам обоим в тот вечер повезло.
Юлька приехала из своего детдома на «скорой» одна – некого было послать с ней пятничным вечером. Держалась она молодцом, храбро улыбалась и совсем не плакала – пока не услышала от замотанного доктора, что ногу придется «резать».
‒ То есть как резать?! Отрезать?? Мою ногу?? ‒ тут не сдержал бы слез даже самый мужественный герой, поверьте мне.
Медсестры, неодобрительно зыркнув в сторону смущенного доктора, принялись Юльку успокаивать и утешать – что никто ей ногу не отрежет, просто доктор сложит косточки как надо, а потом зашьет, и будет через пару месяцев Юлька, как новенькая, лазать по своим бревнам… Но слез уже было не остановить – да и концепция складывания косточек, как конструктора-лего, не показалась Юльке внушающей доверия. Так что Юлька все еще хлюпала носом, когда ее оставили ожидать «дядю-рентгенолога» в полутемном коридорчике, в стороне от основного шума и беготни. Вот там-то мы и встретились.
Я по натуре человек замкнутый и неразговорчивый, все это знают. Но пройти мимо плачущего в темноте ребенка моя совесть все же не позволила. Пришлось остановиться. И даже достать из кармана красный нос на резинке.
‒ Ты чего ревешь?
Юлька, подняв на меня заплаканные глаза, непонимающе моргнула.
‒ Чего ревешь, говорю? Плакать – это, конечно, полезно, но мыши в подвале жалуются, что их заливает…
Юлька, хихикнув, вытерла тыльной стороной ладошки глаза и хлюпнула носом. Пришлось отдать ей свой носовой платок – терпеть не могу сопливых детей.
‒ А потрогать можно?
‒ Ну вот еще! ‒ притворно возмутился я и наклонился пониже, чтобы ей сподручнее было дотянуться до красного носа с большой зеленой бородавкой.
‒ Классный! ‒ заценила Юлька, пожамкав нос и надавив пару раз пальцем на бородавку. ‒ Дашь поносить?
Пришлось отдать. Юлька с красными от слез глазами и красным же носом на резинке смотрелась просто отлично – о чем я ей тут же сообщил. Юлька довольно хихикнула, но быстро снова погрустнела. Пришлось устроиться на полу возле ее кресла-каталки и обстоятельно выяснить, в чем дело.
‒ Мне ногу будут резать. Говорят, сложат там кости и потом зашьют. А вдруг не так сложат? И, наверное, будет очень больно? Я вот как-то палец порезала – нечаянно, бумагой – почти неделю потом болело. А тут нога…
Юлька снова принялась хлюпать. Пришлось объяснять:
‒ Знаешь, Юль, есть такой специальный доктор – называется анестезиолог. Он даст тебе лекарство, от которого ты заснешь крепко-крепко. И будешь спать, пока другой доктор будет чинить твою ногу. Так что ты ничего не почувствуешь. Потом, когда проснешься, будет немножко больно, но можно будет попросить у медсестры таблетку или укольчик, и болеть перестанет. Честное слово.
Поморщившись при слове «укольчик», Юлька внимательно на меня посмотрела, а потом недоверчиво спросила:
‒ А ты откуда знаешь? Тебе, что ли, тоже резали ногу?
‒ Нет, Юль, ногу мне не резали. Просто я и есть тот самый доктор-анестезиолог. Усыпляю детишек, чтоб у них не болело…
Юлька, как-то странно шмыгнув носом, взяла мою руку и прижалась к ней мокрой от слез щекой.
‒ Ты хороший. А твое лекарство вкусное? А много надо выпить?
Пришлось признаваться, что лекарство надо не пить, а колоть. А для этого придется ставить канюлю, а это точно будет больно – хотя и быстро.
Юлька, тяжело вздохнув, доверчиво протянула мне свою тонкую, в синяках, лапку.
‒ Раз надо, то коли. Только ты быстро, ладно?
Вот так и познакомились.

Уговорить дежурного анестезиолога поспать лишние пару часов в ординаторской не составило труда. Его, кажется, совсем не заинтересовало, с чего это вдруг сменившийся с дежурства полчаса назад, мрачный и усталый доктор решил вернуться и дать наркоз поступившей по «скорой» девчонке. Ну и слава Богу – я же говорил, я человек замкнутый и неразговорчивый, мне лишние объяснения ни к чему. Под ногами не мешается – и ладно.
Юлька, кажется, по дороге из «приемника» до операционной растеряла всю свою храбрость. Красного носа ее тоже лишили, так что остались лишь огромные, покрасневший от слез глаза на бледном почти до синевы личике.
‒ Ну, Юль, ты готова?
Юлька попыталась улыбнуться дрожащими губами.
‒ А сны выбирать можно?
Хмыкнул.
‒ Тебе можно. Про что хочешь сон?
‒ Про дракона можно?
‒ Про дракона?
‒ Ага, про маленького толстого дракона. И про землянику.
Юлька клянется, что сон про дракона, сладко дрыхнущего под кустом на земляничной поляне, она все-таки видела. Я ей, конечно, не верю – но что ж мне теперь, спорить с больным ребенком? Тем более что у нее до сих пор в заложниках мой красный нос с бородавкой.

С тех пор прошло уже две с половиной недели. Юлька оправилась, перестала реветь, научилась клянчить у медсестер конфеты и строить умилительные мордахи буфетчице в обмен на лишнюю булочку с изюмом и стакан молока. Наши с ней прогулки по больничному парку или посиделки на веранде неизменно сопровождаются Юлькиными рассказами о маленьком толстом дракончике, увиденном ею во сне – как он любит землянику, какая у него уютная нора под кустом, как он воюет с белками за орехи, как он любит купаться в озере и как не любит, когда бабушка-дракониха заставляет его пить молоко с пенками. Я только хмыкаю – фантазии этому ребенку явно не занимать. Если б она еще поправлялась с такой же скоростью, с какой она истории про своего дракона сочиняет…
‒ Юля, обедать пора! Здравствуйте, доктор! Отвезете Юлю в столовую?
Юлька недовольно смотрит в спину ушедшей медсестре – того и гляди дырку проглядит.
‒ Даже не спросила, хочу ли я есть… А я не хочу! Как думаешь, дракон прилетит?
‒ Я тебе, Юлька, так скажу – дракон, может, и прилетит, но если ты не начнешь есть, он тебя не найдет! Потому что ты станешь совсем маленькая, с мизинчик! И придется тебя переселить в подвал, к мышам и паукам. Там тебя удочерит какая-нибудь толстая мышь, и будешь ты всю жизнь питаться хлебными корками и тырить сыр из мышеловок…
Юлька вдруг делается задумчивой и немножко грустной.
‒ Ну и что, что хлебными корками… Зато была бы семья, пусть даже и мышиная…
Вот идиот, нашел, кому ляпнуть про «удочерить»!
‒ Извини, Юль, я ляпнул, не подумав.
‒ Да ладно тебе! Я уже привыкла. К тому же, сегодня прилетит дракон, я точно знаю! И еще я придумала – ты оставайся на обед! Я тогда целую котлету съем, честное слово! И, может, даже суп!
И даже суп, о майн Котт! Мелкий бессовестный манипулятор! Разумеется, пришлось остаться.

Ночь опустилась на город как-то слишком быстро – вроде, когда уходил из больницы, еще было светло, а пришел домой - темень. Кинул ключи на тумбочку у двери и, не зажигая свет, прошагал к широкому окну – здесь, в мансарде старого дома, оно занимало почти всю стену. Распахнул, решительно уселся на подоконник, свесил ноги наружу. Длинный был день. Устал. Надо отдохнуть. Ночной ветерок приятно треплет по щеке прохладной ладошкой. Перемигиваются в вышине яркие августовские звезды. Пахнет морем. Оно, на самом деле, не очень далеко, всего в нескольких километрах – но пахнет так, как будто зеленые его волны плещутся внизу, у порога. Черепичные крыши и уютные рыжие огоньки фонарей отражаются в толще зеленоватой воды, по подоконнику деловито топчется птенец серебристой чайки, жалобно разевает клюв – клянчит рыбу. В акватории перемигиваются сигнальными огнями рыбацкие лодки, лунная дорожка стелется серебром до самого берега, горьковато пахнет лозой в песчаных дюнах. Ветер крепчает, на залив неторопливо наползает грозовая туча…
Тьфу ты, размечтался! Ну вот, накликал и в самом деле грозу! Ну и что теперь делать… Эх, видать, придется лететь под дождем!
Встал, скинул туфли, сладко потянулся. Осторожно ступил босыми ступнями на скользкую черепицу. Запрокинул голову к небу, подмигнул лукаво звездам, подпрыгнул – и полетел, полетел, подставляя крылья радостно искрящемуся ветру. Навстречу ночи, навстречу грозе, навстречу маленькой девочке, сладко спящей в обнимку с плюшевым Мартыном. Сегодня, Юлька, сегодня обязательно прилетит дракон!

К проекту 103 в Заповеднике Сказок - картинка №2.

Сидела, уткнувшись лбом в колени. Хлюпала носом, вздыхала, размазывала слезы по щекам. Тоскливо смотрела на луну сквозь щель в неплотно задернутых занавесках. Жалела себя, страдала, маялась. Снова хлюпала носом. Мечтала сквозь слезы – вот был бы у нее ангел-хранитель, он бы такого не допустил!
‒ Тююю, развела сырость! Нашла о чем маяться, горюшко ты мое луковое!
Слезы на щеках просохли от изумления.
‒ Кто Вы, дедушка?!
‒ Кто-кто… Знамо, кто – ангел!
Деловито осмотрелся, неодобрительно покачал седой головой в расплывшейся, несуразной фетровой шляпе. Пошаркал видавшими виды ботинками в сторону кухни. Наполнил из-под крана старый металлический чайник – откуда взялся? – еще раз неодобрительно покачав головой в сторону чайника электрического. Водрузил чайник на плиту, на соседнюю конфорку поставил кастрюльку. Покопавшись в недрах поношенного двубортного пальто с заплатками на плечах, извлек пару луковиц, куриную ногу в целлофановой упаковке и солидную поваренную книгу. Торжественно водрузил на нос очки.
Нерешительно встала в дверях кухни, опершись плечом о косяк.
‒ Дедушка…
Внимательно осмотрел ее поверх очков – медленно, от макушки до пяток.
‒ Что у нас тут? Первая любоффь (так и сказал – «любоффь»), разбитое сердце… Эх, горе-горе, горюшко ты луковое…
Слезы вновь так и брызнули из глаз. Медленно сползла по косяку на пол, свернулась комочком в углу, заплакала.
Зашуршали страницы, забормотал чуть дребезжащий старческий голос.
‒ Тааак, посмотрим, что тут у нас от разбитого сердца помогает… Так… Бульон… лук мелко порезать… шумовкой… снять шкурки… картошечка… обжарить в подсолнечном масле… так…
Закипел с посвистом старый чайник. Услышала, словно сквозь толстый слой ваты – стеклянное треньканье посуды, деревянный стук дверок кухонных шкафчиков, металлическое бренчание ложечки о край чайной кружки.
‒ На-кось вот пока, выпей! Да на полу не сиди, попу застудишь, дурёха!
Вцепилась обеими руками в кружку, словно в спасательный круг. Потянула носом – пахнуло вдруг жарким июльским полднем, сладким ягодным соком на губах, грозовым небом. Отхлебнула – и покатилась вниз жаркая, уютно согревающая волна. Липовый цвет, мёд, сушеная земляника.
Забралась с ногами на топчан в углу, свернулась клубочком вокруг исходящей паром кружки. Присмотрелась – в кастрюльке на плите булькала деловито густая похлебка, на маленькой сковородке сосредоточенно шипело что-то луковым колечкам горячее масло.
‒ Дедушка… А Вы точно ангел? У ангелов крылья должны быть, меч огненный, нимб и всякое такое… А у Вас меч где?
‒ Меч-шмеч, нимб-блимб… Вот дурёха, начиталась сказок всяческих. На что он мне сдался, меч твой?! Искры от него, все пальцы в ожогах, и пожарная инспекция каждый Божий день недовольная с проверкой ходит… Нет уж, мне и без меча неплохо.
Надулась, обиженно засопела в кружку. Ворчит, дурёхой обзывается – тоже мне, ангел…
‒ А ты, дЕвица, на старика не обижайся! Я тебе как есть, всю правду говорю. Нету меча, пошто не нужён он мне. И нимб тяжёлый не нужён – в шляпе вот теплее, да и сподручнее. А крылья-то есть, вот, смотри…
Извлек из-за спины странную, несуразную конструкцию – из прутиков, перьев, кусков парусины с заплатками, каких-то пестрых лоскутков. Если долго смотреть, прищурившись, слегка похоже на неуклюжие, бестолковые какие-то крылья.
Испугалась – а вдруг он просто городской сумасшедший?! Или даже маньяк! Пробрался в квартиру, опоит ее сейчас сонным зельем, а потом…
Что потом, придумать не успела – старик, сердито сопя, плюхнул перед ней на стол миску, полную почти до краев.
‒ Ешь давай! Начитаются по своим интЫрнетам гадости всякой, а потом воображают невесть что! Сказано тебе – ангел я! Специальный, для таких вот дурёх бестолковых, горюшек луковых – самый что ни на есть луковый ангел!
Не удержавшись, фыркнула от смеха. Посмотрела в искрящиеся весельем, серые с серебринкой глаза, застенчиво улыбнулась. Нерешительно взяла протянутую ложку.
‒ Кушай, деточка. От разбитого сердца в юности мало что помогает. Время, говорят, все лечит – вестимо, то правда. Но и моя похлёбка не хуже.
Отхлебнула осторожно – не обжечься бы. Зажмурилась. Затихла, замерла, ощущая, как вместо сосущей тоскливой пустоты внутри разливается восхитительная теплая тяжесть, золотистая уютная дрёма…
‒ Дедушка, а Вы…
Села на постели, оглянулась в недоумении. Ветер играет с занавеской, солнечные блики на полу, детские голоса сквозь приоткрытое окно. И тихонько кружась, ложится на одеяло мягкое белое перышко.

Как-то раз, жарким августовским полднем, Хомка валялся пузом кверху на любимом ромашковом поле и громко размышлял о недолговечности всего прекрасного в этом мире:
‒ Опять плюшки закончились… Странные они какие-то! Вот утром, когда Лада их из духовки достает, кажется, что их очень-очень много! А к вечеру зайдешь на кухню – а там хорошо если одна черствая плюшечка на тарелке завалялась… Интересно всё-таки – куда же деваются плюшки?!
Белка, наблюдавшая за Хомкой с ветки росшего неподалеку дуба, прыснула от смеха. Ибо рассуждения о недолговечной природе плюшек сопровождались сопением и причмокиванием, с которыми хомяк доедал то ли седьмую, то ли восьмую по счету плюшку. Сегодня плюшки вышли особенно хороши, со свежей малиной и заварным кремом, и Хомка решил не отказывать себе в удовольствии. Тем более, что как раз вчера, случайно заметив свое отражение в глади озерной воды, Хомка решил, что бока его стали худее, чем на прошлой неделе. И ффост отощал – правда, пока лишь самую чуточку… А хомкам худеть категорически противопоказано, это все знают! Так что теперь Хомка налегал на плюшки с особым усердием…
Жаркое августовское солнце, румяное и круглое, с удовольствием разглядывало румяного и круглого хомяка, уютно сопящего на ромашковой поляне. Совсем не по-хомяковски свернувшись клубочком и подложив под щеку измазанные сладкой малиной лапки, Хомка спал, утомленный поеданием плюшек и сложными философскими размышлениями. И снилось Хомке, что он шагает по звездной дороге со своим другом Драконом, и собирает в большую плетеную корзину с крышкой…

‒ А что это мы такое собираем, Драконище? ‒ спросил Хомка, осторожно кладя в корзинку что-то маленькое, лохматое и хвостатое, только что найденное Драконом в зарослях звездного чертополоха.
‒ Это, Хомячище, дикие, неприрученные сны. Ну, то есть, это еще детёныши снов, так что откусить тебе нос они вряд ли смогут…
Хомка, уже почти было засунувший свой любопытный нос в корзину, с опаской захлопнул крышку и нахмурился.
‒ А зачем нам детеныши диких снов, Дракон? Что мы с ними будем делать? То есть – что ты с ними будешь делать? ‒ было ясно, что Хомка с дикими и кусачими снами не хотел иметь ничего общего.
‒ Я-то? Я буду поить их маковым молочком, кормить овсяными печеньками с изюмом и чесать им спинки…
Хомка хмыкнул и с сомнением посмотрел на Дракона – издевается он, что ли?! Но Дракон был совершенно серьезен.
‒ Видишь ли, Хомячище, дикие сны – они потому и дикие, что никто о них не заботится. И если со взрослыми дикими снами мало что можно поделать, то детенышей вполне можно приручить лаской, печеньками и маковым молочком.
‒ А что потом?
‒ А потом они будут сниться.
‒ Тебе?
‒ Мне, тебе, Старому Петри, белкам и Барсуку, пани Вербене, Гулю, Ладе… и всем остальным, кто повстречается им на пути. Они облетят землю тысячу раз и еще три, и каждый, кому они приснятся хоть раз, станет чуточку счастливее. Представляешь, сколько на свете станет счастливых людей?
‒ Ух тыыыы…. А откуда ты все это знаешь, Драконище? Ну, про дикие сны, печеньки и всякое такое…
‒ А это такая древняя драконская мудрость, ее передают из поколения в поколение, как страшную тайну…
‒ Ой, а ты ж ее мне рассказал!!
В этом месте дракон не выдержал и расхохотался. Хомка, поняв, что его провели, легонько пнул Дракона в чешуйчатый хвост, и тоже рассмеялся.
‒ Ты все придумал, да? И никаких диких снов на самом деле не бывает?
‒ До сегодняшней ночи, наверное, не было. Но теперь, раз мы с тобой их собираем, они есть. И уж теперь-то нам точно придется их всех разыскать, накормить печеньками, и напоить маковым молочком…
‒ А обычное молоко им не подойдет? А то я сегодня маки забыл подоить, а обычное молоко у нас в холодильнике всегда есть.
‒ Подойдет, наверное. Вот сейчас словим того, рыжего, с полосочками на спинке, и спросим!

Рыжее солнце, уже почти спрятавшись за верхушки высоких сосен Заповедного Леса, нежно погладило спящего Хомку последним теплым лучиком. «Интересно, что ему снится?» ‒ подумало оно, глядя на улыбающегося во сне хомяка. «Вероятно, что-то хорошее… Должно быть, большое блюдо вкуснейших на свете плюшек!»

Море шепчет нежную колыбельную, протяжно вздыхает полуночный ветер, желтая, как сыр, луна весело подмигивает сквозь прорехи в облаках. Я медленно иду по прохладному песку в сторону дюн, кутаюсь в ажурную шаль, жмурюсь тускло мерцающим звездам. За пригорком, я знаю, уютным рыжим светом встретят меня окошки маленького дома под яркой черепичной крышей. Негромко скрипнет калитка, радостный детский смех разбудит прикорнувшую на ветке дуба сову, теплые сильные руки поднимут меня в воздух и будут кружить, кружить, кружить…

‒ А потом?
‒ А потом я всегда просыпаюсь. В слезах. Потому что знаю, что такого дома не существует.
В этом кабинете почему-то всегда пахнет ванилью и сандалом. Такая непонятная, сладковато-тревожная смесь, будоражащая мое воображение – почему-то представляются мне важные медлительные слоны в расшитых золотом покрывалах, статуи Будды в окружении цветов лотоса и протяжный перезвон латунных колокольчиков. Хотя ничего подобного в этой комнате нет – только два удобных, мягких кресла, книжная полка, плотно заставленная тяжелыми бумажными фолиантами, абстрактные картины на стенах, консоль медицинского комбайна в углу. Мне каждый раз хочется спросить – а читал ли кто-нибудь хоть раз эти бумажные книги, или они здесь просто для создания правильной атмосферы… Но я так ни разу и не спросила. Ведь это, в общем-то, совершенно не важно.
У Валерчи сегодня новый галстук, серый в тонкую синюю полоску. Немножко похож на грустную морскую зебру – хотя вряд ли у зебры могут быть такие правильные, одинаковой ширины полоски…
‒ О чём ты думаешь, Юл? Поделись.
‒ О галстуке.
‒ О галстуке?
‒ Да. У тебя новый галстук, полосатый. Похож на грустную морскую зебру.
‒ Хм… Ты, похоже, очень любишь море. Расскажешь, почему?
Ага, сейчас. Вот сейчас я тебе все расскажу. Про долгие, полные солнечной истомы июльские вечера, когда протяжные крики чаек сливаются с шумом волн, шелестом шин по асфальту и негромким голосом Альда, напевающим что-то из Боба Марли. Про туманные утра, когда дюны словно тонут в густом белом киселе, горьковато-сладко пахнет лоза, на море штиль, но все равно слышно, как оно дышит, ворочается, вздыхает протяжно – и хочется побежать к нему со всех ног, обнять крепко-крепко и прошептать краешком губ: «Ну что ты, море? Не грусти, все обязательно будет хорошо…» Про черную, словно маслянистую поверхность воды в безлунную ночь – в нее окунаешься, словно делая последний в этой жизни вдох – и она нежно обнимает тебя со всех сторон, ласково выталкивает на поверхность, а потом качает, качает, качает, и шепчет колыбельную, и убаюкивает колкими искорками далеких звезд и ласковым прикосновением лохматого ночного ветра…
‒ Юл?
‒ Я выросла у моря. У моей бабушки был дом в дюнах, я там проводила каждое лето. Там было хорошо.
‒ Расскажешь мне о бабушке?
У бабушки были замечательные, теплые руки. Шершавые, слегка распухшие от артрита, но все еще ловкие пальцы. Широкие ладони, уютно обнимающие мои измазанные земляникой щеки. Улыбчивые серые глаза с гусиными лапками. Желтое платье в синих горохах, широкий кухонный передник. Бабушка пекла пироги с капустой и плюшки с корицей. Шила мне яркие ситцевые платья и украшала их кружевами. Вязала крючком, любила читать Агату Кристи и вышивать картины крестиком. У бабушки на носу была смешная круглая бородавка – я так любила целовать ее в эту бусинку и прыскать от смеха. Обнимать крепко, уткнувшись носом в плечо. Дремать на широкой бабушкиной кровати под стук спиц или стрекот швейной машинки. Ходить с бабушкой в магазин, пить на кухне чай, резать помидоры в салат…
‒ Бабушка умерла. Уже давно, много лет назад.
‒ Ты часто вспоминаешь её?
‒ Нет, не вспоминаю.
Зачем вспоминать того, кто постоянно живет в твоем сердце? Я не вспоминаю, я помню.
‒ У тебя была большая семья, Юл?
‒ Это важно?
‒ Не знаю. Как ты думаешь – это важно?
‒ Валерча, зачем я здесь? Все эти вопросы, книги на полках, запах сандала, уютные кресла – зачем?
Прежде чем ответить, Валерча внимательно оглядывает комнату, словно действительно стараясь понять – зачем?
‒ С тобой что-то происходит, Юл. Я стараюсь понять тебя.
‒ Зачем?
‒ Чтобы помочь. Мне кажется, тебе нужна помощь.
‒ С чего ты взял?
‒ Ну скажем так, я опираюсь на свой профессиональный и личный жизненный опыт. И этот опыт подсказывает мне, что людям, пытающимся выйти в окно двенадцатого этажа, обычно нужна помощь.
‒ Аааа… ты снова об этом.
‒ Угу, снова об этом. Может, объяснишь, наконец, зачем ты это сделала?
‒ Ну я же уже пыталась тебе объяснить. Хотелось размяться, проветрить крылья… Ну что ты смотришь на меня, как будто я законченный псих?!
‒ Проветрить крылья… ну да, понятно. И где они?
‒ Кто?
‒ Крылья. Которые нужно проветрить.
‒ Крылья улетели. А я осталась…

В комнате тускло горит ночник. За стеклянной балконной дверью сумерки густым черничным киселем заползают в сад. Ветка сосны легонько постукивает в стекло, просится в гости. Я бы и рада ее впустить, но пленникам этого славного места не положены посетители. Зато положены таблетки – две белых, розовая, голубая. Белые притупляют боль, раскаленным металлическим прутом ворочающуюся где-то под левой лопаткой. Голубая притупляет чувства, заворачивает все в постную серую вату. Розовая – отбирает сны. Она мне особенно не нравится, но пленникам этого славного места иметь свое мнение насчет таблеток тоже не положено. Так что я послушно глотаю все четыре, заслужив одобрительный кивок медсестры. И проваливаюсь в очередной черный колодец без снов – со смутной надеждой, что когда-нибудь мне все же удастся вынырнуть на поверхность…

Море беспокоится, тревожно ворочается, сердито ерошится пенными волнами. Шушукаются растревоженные порывистым ветром сосны, тоскливо скрипят в саду деревянные качели. Вот-вот прольется на землю холодным дождем свинцовая тоска осеннего неба. Пронзительно кричат, мечутся среди туч чайки… А в маленьком домике под яркой черепичной крышей тихонько потрескивают поленья в камине. По комнатам уютными волнами растекается тепло, с кухни доносится аромат свежей выпечки и только что сваренного кофе. В маленькой спаленке наверху тускло горит ночник. Рыжие кудряшки разметались по подушке, чуть слышно посапывает во сне курносый носик. Вокруг ночника легкими мотыльками порхают еще нерассказанные сказки. Чуть слышно скрипит деревянная лестница – я узнАю эти шаги из тысяч, миллионов других шагов…

‒ А потом?
‒ А потом я всегда просыпаюсь. В слезах. Потому что знаю, что такого дома не существует.
За окном сегодня пасмурно, как будто уже осень. Валерча надел вместо пиджака тонкий кашемировый свитер. В этом пего-рыжем свитере он похож на грустного одногорбого верблюда. Как-то они смешно назывались… драмадёры… или гамадрилы… не помню.
‒ Чему ты улыбаешься, Юл?
‒ В этом свитере ты похож на одногорбого верблюда. Такой же величественный и горбатый.
‒ И так же далеко плююсь?
Смеется. Я люблю, когда Валерча смеется. Во-первых, когда он смеется, он не задает своих дурацких вопросов. А во-вторых, он делается похожим на беззаботного вихрастого мальчишку – с рыжими веснушками на носу, разбитой коленкой и поломанным велосипедом в сарае. И еще, наверное, куском бечевки в кармане. Не знаю, зачем.
‒ Юл, сегодня ровно три месяца, как мы с тобой встречаемся. Как ты?
Как я? Я каждую ночь ныряю в омут без дна. Каждое утро просыпаюсь с дорожками слез на щеках, и не могу вспомнить, отчего плачу. Каждый день притворяюсь нормальной, веду пустые разговоры, прячу под майкой медленно отрастающие крылья и обхожу стороной балконы, лоджии и веранды. Каждый вечер послушно глотаю четыре таблетки – две белых, розовую и голубую.
‒ Хорошо, спасибо. Со мной все хорошо.
‒ И больше не хочется выйти в окно двенадцатого этажа, проветрить крылья?
‒ У людей не бывает крыльев. Так что – нет, больше не хочется…
И в этот момент главное – не смотреть в глаза этому грустному одногорбому верблюду, не выдать себя легкой дрожью ресниц, тенью сомнения во взгляде, шорохом надежды в голосе.
‒ Юл, посмотри на меня! Девочка, ты совсем не умеешь врать…

Дождь. С самого утра все льет, и льет, и льет. Тяжелые капли громко топочут по пластику стула, забытого на веранде. В приоткрытую балконную дверь тянет сыростью и особым, нутряным запахом влажной земли и прелой листвы. Да, моя балконная дверь теперь открыта. Так что я могу принимать гостей, когда заблагорассудится… сосновые ветки, залетающие по ночам совы, осторожный рыжий лис и любопытные белки. Вчера заходил старый бассет в ярко-красном ошейнике. Хозяин его потом долго извинялся, называя собаку бестолковой и назойливой, а мы с бассетом лишь переглядывались и беззвучно смеялись. Вчера было тепло, и солнечные блики на карминно-красной листве канадского клена напоминали беспечных солнечных зайцев. А сегодня льет. Как_из_ведра. Интересно, почему именно из ведра? Наверное, из шланга лилось бы сильнее… а уж из пожарного брандспойта…
‒ Юл?
Не дождавшись ответа, Валерча заходит в комнату, неслышно ступая по ковру. Окидывает взглядом стойку медицинского комбайна, провода и проводочки, трубочки, катетеры, мониторы, огоньки, лампочки… Да, Валерча, я нынче нарядна, как новогодняя ёлка.
‒ Привет.
‒ Привет. Как ты, Юл?
Просто превосходно. Наслаждаюсь жизнью на полную катушку.
‒ Нормально, вроде. Спасибо, что навестил.
‒ Юл, скажи мне… Той ночью, когда ты собиралась шагнуть из окна проветривать крылья… ты уже знала об… этом?
Знала ли я, что полгода спустя буду медленно и мучительно умирать от рака в комнате с белыми стенами и балконной дверью? Что за окном будет лить дождь, а ты будешь неловко сидеть на самом краешке стула, явно чувствуя себя не в своей тарелке? Что по утрам ко мне будет забегать в гости старый бассет в красном ошейнике, а по вечерам медсестра будет приносить три больших шприца для перфузора вместо четырех маленьких таблеток? Разумеется, знала.
‒ Нет, конечно. Откуда я могла знать, Валерча? Я же не ангел, книгу судьбы за пазухой не прячу… Откуда у тебя вообще взялась такая странная идея?!
‒ Не знаю. Просто показалось…
Показалось… Мальчик, ты совсем не умеешь врать.

Днем мы построили у воды песчаный замок. Башенки, донжон, подвесные мосты, крепостные стены… Теперь из кухонного окна маленького домика в дюнах видно, как море осторожно трогает башенки мягкой струящейся лапой – раз, другой… Кажется, ему жалко замка, но прилив неумолим, и скоро последняя, самая высокая башня скрывается в кружевной пене прибоя. Не плачь, море, завтра мы построим тебе новый замок. А пока всем пора спать. И смотреть добрые сны…
Хотя, знаешь, иногда мне снится что-то тревожное. Странная белая комната за закрытой дверью. Дождливый осенний сад за окном. Какие-то люди, шум, громкие сердитые голоса. И грустные глаза то ли морской зебры, то ли странного одногорбого верблюда… К счастью, я всегда успеваю вовремя проснуться.

Проект 101 Заповедника сказок
Как-то раз, теплым весенним утром, Хомка, потягиваясь и зевая, спустился, как обычно, в кухню Дома-на-Болоте, чтобы позавтракать – и к своему ужасу обнаружил, что на кухне нет ни одной плюшки. Ни одной!! Кроме того, в кухне витал какой-то очень странный аромат. Хомка в полном недоумении остановился посреди кухни и потянул носом воздух. Пахло какими-то непонятными пряностями, теплой солнечной пылью, которую иногда приносит южный ветер, долгой дорогой и еще чем-то непонятно сладким и густым, как тягучая карамель… Не противный, в общем, запах, но Хомке, возмущенному отсутствием плюшек, он показался очень подозрительным.
«Возмутительно!» ‒ подумал Хомка, ‒ «ни одной плюшки в доме!» Недовольно шурша лапами, он отправился на поиски кого-нибудь, чтобы прояснить ситуацию. Первым Хомке попался рыжий Котенок. Он сидел на кухонном подоконнике, свесив лапы в сад, и был занят очень важным делом – глазел на мотылька, который танцевал на кончике его носа.
‒ Слышь, Рыжий, а чем это у нас на кухне таким странным пахнет? И куда подевались все плюшки, хотел бы я знать?!
Мотылек, испугавшись Хомкиного голоса, улетел, трепеща крылышками. Котенок чихнул, потер лапкой нос и с укоризной посмотрел на Хомку.
‒ Ну вот, Хом, ты его напугал! А он как раз показывал мне, как танцевать пасодобль! Не знаю я, где твои плюшки – я на завтрак молоко ем. И тебе рекомендую! ‒ и Котенок, спрыгнув в сад, отправился по своим делам.
Хомка возмущенно хмыкнул. «Вот еще, придумал, молоко на завтрак! Как его есть – оно же жидкое?! Тоже мне, умник…», ‒ сердито сопя, Хомка отправился искать кого-нибудь еще, чтобы выяснить про плюшки.
По странному стечению обстоятельств, дома больше никого не оказалось. И это еще больше возмутило Хомку. Ну ладно Старый Петри, он часто уходил по делам до рассвета. Но где же Лада и ее дочка? Хомка даже не поленился слазить в шкаф, чтобы проведать своего дружка Дракона – но и того не оказалось дома!
Окончательно расстроенный и совершенно подавленный отсутствием плюшек, Хомка, волоча лапы, медленно вышел из Дома-на-Болоте и остановился на опушке Заповедного леса, раздумывая, куда пойти. «Сходить, что ли, к пани Вербене? Уж у нее-то всегда найдется плюшка для оголодавшего хомяка… Или к скроллам заглянуть? Вдруг Карла как раз вчера испекла яблочный штрудель?» Внезапно у Хомки над головой послышался веселый стрекот, и на нос ему упал лепесток ромашки.
‒ Вот ты где! ‒ Белка, спрыгнув на самую нижнюю ветку, приветливо помахала Хомке хвостом. ‒ А мы уж решили, что ты заблудился! Все тебя ждут-ждут, а ты не идешь… Пойдем быстрее!
Хомка ошарашенно покачал головой.
‒ Кто это все, и где, интересно знать, они меня ждут? И почему я об этом не знаю? И куда, в конце концов, подевались плюшки?!
‒ Ой, Хом, Старый Петри сказал, что он оставил тебе записку на кухонном столе – под блюдом с восточными сладостями! Неужели ты, пока ел, ее не заметил?
‒ Пока ел? Что, интересно, я должен был есть?! В доме ни одной плюшки!! Так я вообще скоро похудею!!! ‒ и Хомка с беспокойством ощупал свои пухлые бока.
Белка всплеснула лапками.
‒ Хомка, у вас в кухне на столе стоит огромное блюдо с восточными сладостями – я сама видела, через кухонное окно! Ну как ты мог его не заметить?! Эй, Хома, ты куда?
Но Хомяк, махнув Белке лапкой, уже решительно шагал к дому. «Надо, в конце концов, во всем разобраться!» ‒ решительно думал он про себя.
Переступив порог кухни, он тотчас же заметил в центре кухонного стола огромное блюдо. Именно оттуда исходил странный, взбудораживший утром Хомку аромат. «Интересно, как же это я его раньше не заметил?» ‒ недоуменно покачал головой Хомка, подходя поближе.
‒ Наверное Вы, о пушистейший из всех грызунов, и есть Хомка? ‒ раздался вдруг вкрадчивый голос из кухонного угла.
Хомка от неожиданности подпрыгнул и крутанулся на пятках. В углу у камина сидел на маленькой табуреточке сморщенный старичок в яркой тюбетейке, зеленых шароварах и причудливых туфлях с загнутыми кверху носами. Он приветливо посмотрел на Хомку ярко-голубыми глазами, немного смущенно улыбнулся и вежливо поклонился.
‒ Позвольте представиться, о прекрасный рыжешерстный алмаз моей души – Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб…
‒ Гас…ман Абдур…хатан ибн чего? ‒ запинаясь, попытался повторить Хомка. А потом вдруг рявкнул неожиданно грозным голосом:
‒ Признавайся, это ты все плюшки в доме съел?!
Это было, конечно, не очень-то вежливо. Старичок поклонился еще ниже и забормотал извиняющимся голосом:
‒ О драгоценнорожденный ффостопушащий бриллиант моего сердца, да не падет твой гнев на мою седую голову! Долгим и трудным был мой путь из далекой Аравийской пустыни. Ветра и солнце нещадно изнуряли мою слабую плоть, а дух мой томился тревогой и ожиданием встречи. Прибыв вчера ночью под благословенную Аллахом крышу вашего дома, я был столь ослаблен тяготами пути, что съел все, на что пал мой недостойный твоего снисхождения взор – плюшки с корицей, с изюмом, с вишневым вареньем, с марципаном и с апельсиновыми корочками, пирожки с капустой, яблочный зефир, кулебяку и маленькие хрустящие печеньки, сушки, сухарики, кулечек сушеных абрикосов и пригоршню орехов. И еще, кажется, миндальный торт со сливочным кремом, но это я уже плохо помню…
Хомкины глаза сделались от ужаса размером с блюдце.
‒ ТЫ ВСЕ ЭТО СЪЕЛ? Все наши запасы? А я? А как же я??? Я же… я же похудею!! Сделаюсь тощим!! Хомкам же нельзя худеть, это все знают!!! ‒ Хомка чуть не заплакал, представив себе, какой грустной и тоскливой будет теперь его жизнь без выпечки и сдобы.
К его удивлению, старичок захихикал и перестал кланяться.
‒ Нет, конечно. Я съел всего пару плюшек – а остальные Лада в шкаф убрала, чтоб не зачерствели. А еще я вам гостинцев привез – вон там, на столе. Попробуй, о мой шерстистый плюшкоозабоченный друг! Я уверен, там найдется что-нибудь, что придется тебе по душе…
Хомка смущенно и слегка виновато пошуршал лапами. Разумеется, он заслужил такую дружескую подначку – рычать на гостей и жадничать плюшками было в их доме совершенно не принято.
‒ Прости, пожалуйста, ‒ пробормотал Хомка, возюкая лапой по полу. ‒ Я не хотел грубить – и плюшек мне совсем не жалко! Просто я голодный…
И Хомка бочком чуть передвинулся поближе к столу.
‒ Так приступим же к трапезе! ‒ громко хлопнул в ладоши гость, и Хомка волшебным образом оказался сидящим за столом – прямо перед огромным блюдом с экзотическими и вкусно пахнущими сладостями.
Следующие полтора часа Хомка запомнил плохо. Он пробовал рахат-лукум и пахлаву, сладкую пастилу и тягучий мед волшебных аравийских пчел, он ел шербет и чурчхеллу, лопал халву, хошмерим и кунафу, жевал нугу и грыз козинаки.
‒ Ну как, нравится? ‒ заботливо спрашивал Хомку восточный гость.
‒ Ага! ‒ важно кивал Хомка с набитым ртом, и цапал с блюда новый кусочек… «Счастье есть! Теперь я точно не похудею!!» ‒ думал он про себя, кладя в рот очередную восточную сладость, и радостно жмурился.
На следующий день, правда, у Хомки ужасно болел живот – но это, друзья мои, уже совсем другая история.

Current Mood: хихикательное

Это снова к 99 проекту. Это я так безобразю, дя! :)

‒ Поливалентный!
‒ Ты что, издеваешься?!
‒ Нет, конечно. Ты же просила слово позаковыристее… И звучит хорошо!
Но по глазам совершенно точно видно, что издевается. По-доброму, конечно, но все-таки…
‒ Ну и что означает этот твой «поливалентный»?
Достает с хитрым видом из за пазухи большой потрепанный том. Словарь, типа, ага… Тычет меня носом в страницу.

ПОЛИВАЛЕНТНЫЙ, -ая, -ое.
1. Хим. Способный к образованию химической связи с несколькими другими (об атоме).
2. Лингв. Способный грамматически сочетаться с другими словами; имеющий несколько грамматических позиций связи слов.

‒ Допустим… И какое отношение это имеет к моему подопечному?
‒ А вот это уже не моя забота… не моя проблема, не мое огорчение! Ты просила слово – ты его получила. Действуй! ‒ и, подмигнув, испарился в воздухе.
Вот вечно он так! Наставник, тоже мне… С таким Наставником я этот несчастный экзамен никогда не сдам!!!
Ладно, выбора-то все равно нет. Придется что-то придумать…
Например, отбросим все эти «хим» и «лингв». Что остается? Нечто (или некто), способное сочетаться или образовывать связи с несколькими другими нечтами (или нектами) … И если принять, что связи бывают не только химические и грамматические, но и, скажем, любовные, родственные, эмпатические, наконец… то этот самый некто превращается в… в… ну, скажем, в детского доктора! С кучей обожаемых братьев и сестер, нежно любимой старушкой-мамой, несколькими верными друзьями… Маленькие пациенты от него без ума, их мамочки строят ему глазки, отцы прочувствованно жмут руку… И девушка любимая у него есть…или нет… Ладно, это я потом решу. Теперь дальше – следует определить, врожденное это качество (ну, как цвет глаз, например), или его нужно развивать… и если развивать, то чем и как… Ох, подозреваю, без пары-тройки личных катастроф вселенского масштаба не обойдется! Хм… А что, если поливалентность заразна? О майн котт, эпидемия эмпатии?! Все друг друга понимают с полуслова, все танцуют и поют, и мир напоминает индийское кино?!?! Чур меня, чур!!! Пойду, заварю себе крепкого черного чаю. Без сахара, совершенно без сахара!! Ну, может, одну маленькую шоколадную конфету возьму… с вафлей… «Мишка в сосновом бору», да. Ой, да что ж такое, опять спина ужасно чешется!!!

Невидимый окружающему миру, неслышно смеется Рафаэль, хлопает в ладоши. Молодец девчонка, не растерялась! Заразная поливалентность, надо же!! Похоже, со дня на день у ~~этой сумасбродки~~ этого самородка прорежутся крылья…

Current Mood: хихикательное
Current Music: мультик про Кики

99 проект Заповедника Сказок. И да не обвинит меня никто в унылости - ибо тема такая, а я тут вообще ни-при-чем!!!!! :)

Дядя Пол всегда говорил мне, что существует только два несчастья – сума да тюрьма. При этом он цитировал вот это «От сумы и от тюрьмы не зарекайся», и хитровато улыбался в свои пышные рыжие усы. На дальнейшие расспросы не отвечал никогда, аргументов за и против не приводил, моих незрелых девчачьих выводов не слушал. Такая вот у него была жизненная позиция.
Потом дядя помер, как-то внезапно. Мне, наверное, что-то около 12 было. Ну и случилось то, что должно было случиться с самого начала, если бы не дядя. Детдом.
Я потом, бывало, думала иногда – лучше бы уж сразу сюда; сердилась на дядю, шептала ему упреки в подушку. Хотел уберечь, а в итоге… Двенадцатилетней дурынде со своими заскоками прижиться в небольшом, но сплоченном коллективе слегка одомашненных волчат оказалось… не то, чтобы невозможно… Наверное, приложив усилие и сломав внутри несколько стальных стержней, получилось бы. Но усилий прикладывать не хотелось. От слова «совсем». Так и осталась на отшибе. Дылда-дурында, вечно прячущаяся по углам с книгой в потрепанной обложке (а других в библиотеке не водилось) и огрызком карандаша за ухом.
Детдом наш стоял на отшибе, на самом краю то ли захолустного городка, то ли большеватого поселка, названия которого я сейчас не вспомню и под пыткой. Из окон столовой и классных комнат открывался вид на грязную улицу, сходящую на нет как раз у наших ворот. Из спален во все окна было видно только одно – болото.
Болото не любили. Оно было не то, чтобы зловещее… Ничего сумрачного в нем не наблюдалось. Просто клочки пожухлой травы, бочажки бурой, пахнущей илом и тухлыми яйцами, воды, чахлые деревца – не то карликовые березы и осины, не то разросшиеся до безобразия ивы… Летом болото иногда даже бывало красивым – бочажки подсыхали, среди ярко-изумрудной травы проглядывали малютки-цветы, жужжали шмели и перекрикивались какие-то птицы. Потом вызревала клюква, и нас под надзором старшей воспиталки отправляли ее собирать. Клюква обычно вырастала мелкой и удивительно кислой, но даже такую ягоду собирали больше в рот, чем в пластиковые ведерки – за что бывали неоднократно биты указкой директрисы и лишены ужина.
Именно с болота, собственно, все и началось. Точнее, им все должно было закончится, хотя… В общем, я ночью убежала на болото. Зимой. Босиком, в одной драной ночнушке – как была, как они меня там, на кафельном полу, оставили… Казалось – ну а куда мне еще?! Одна дорога – уйти в болото, стать птицею выпью, кричать тоскливо в безлунные ночи…
Я вот сейчас думаю – ну откуда вообще взялась в моей голове эта птица-выпь?! Биология никогда не числилась среди моих любимых уроков, книжки я читала в основном про принцесс, колдунов и рыцарей, и если уж там встречались птицы – то все больше фениксы да Гамаюн с Алконостом. Я, если честно, до сих пор не знаю, как она выглядит, выпь эта… А вот поди ж ты!
Как бы то ни было, а на болото я убежала. Там бы меня под утро и нашли, если бы не птица… Да не выпь, не выпь! Сова. Откуда ни возьмись налетела, крыльями по лицу отхлестала, руку оцарапала… Думала, она глаза мне выклюет, дурища белобрысая – но сова покричала да успокоилась, клекотать перестала, на плечо село. Когтями, правда, вцепилась сильно – ранки неделю потом кровоточили, наша медсестра все охала да ахала… В общем, вернула меня сова. До самых ворот довела, во двор чуть не силой втолкнула… А там, как назло, дед Степан выбрался из своей котельной, трубочку выкурить.
Дед Степан – он, в целом, неплохой. Странный только. Бывало, стоит в дверях котельной своей, смотрит из-под кустистых бровей, как мы по двору носимся… Странно так смотрит, пристально, с блеском в глазах. Словно бес из преисподней очередную жертву выглядывает. Его и ксёндз наш приходящий вечно крестил, недобро так, бормотал под нос: «Изыди, сатане!» А Степану все одно, даже не поморщится. Видать, сила его сатанинская сильнее ксёндзовой была… ну, так мы тогда думали.
Так вот, увидал меня Степан, руками всплеснул, трубочку выронил. Думала – ну все, шум сейчас подымут, изобьют, в карцер запрут, неделю плесневелым хлебом кормить будут. Да и потом жизни не дадут, хоть обратно на болото тикай… Ан нет. Шум-то, конечно, подняли, да не тот. Понаехала куча важных людей, директрису увезли куда-то, воспиталок приструнили… Нам форму выдали – девочкам синие платьица с белым воротничком, мальчишкам матроски и брюки со стрелками. Пижамы еще теплые, с медведями, носки, майки, колготки. Девчонкам постарше, говорят, даже лифчиков дали, но про это я точно не знаю, не видела.
Меня сперва в лазарет определили. У нас про лазарет разное говорили – а оказалось ничего, тепло, тихо. Нянечка Соня – толстая такая, в пестром платке поверх белого халата – все компот мне носила, да «кровиночкой» называла. Хотя крови-то уже и не было, медсестра все отмыла, а царапины на плече марлей залепила. Велела строго грязными руками не трогать, и ушла. Соня-то все вокруг крутилась, одеяло мне второе принесла, ночник включила… А я чувствую – тянет меня в темный водоворот. Закрыла глаза – как в трясину провалилась.

Открыла глаза – день вокруг. Вода журчит, птицы щебечут, солнце сквозь листву светит – ласково так, нежно. Мох под щекой мягкий, теплый. Сова по мху топчется, ворчит, лапами перебирает… Ну и сон!
‒ Сон так сон, мне не жалко! Ты вставай давай, разлеглась тут… Дел полно, а она валяется, принцесса…
Ну ничего себе, говорящая сова!
‒ Ну, знаешь, милочка!! А в кого мне надо было на том болоте превращаться, в единорога?! Ты вообще соображаешь, что натворила? Я теперь в этом теле до следующего четверга застрял! Ты когда-нибудь пробовала мышей есть?! Сырых, пищащих?! То-то же!! Сова ей, видите ли, не нравится…
‒ Отстань от нее, Себастьян! Не видишь – она ничего не помнит… Ты ее так только напугаешь. Иди отсюда, дай нам поговорить…
Ну дела… Старшие девчонки, я слышала, шептались украдкой, что у физрука нашего, Сан Саныча, за «особые услуги» можно было получить белый порошок, от которого всякое мерещится… И волшебные замки, и драконы, и много вкусной еды – и одно сплошное счастье внутри! Но что за «особые услуги», я так и не разузнала, и порошка белого не пробовала… Так с чего же мне все это видится? Ай! Больно! Разве бывает во сне больно, когда щиплешься?!
‒ Митра, ну что ты как маленькая?! Вставай, деточка! Себастьян прав, нам нужно много успеть. Времени всего ничего, а нужно еще найти твоего аватара и провести обряд. Ты не представляешь, как долго мы тебя искали… И нашли-то случайно, да в последний момент. Если бы не Себ…
‒ А вы кто? ‒ это мой голос так звучит, хрипло да надсадно? Словно орала часа два на морозе. Ну и ну…
‒ Мы – королевские лекари. Меня зовут Лея, а еще Себ, Локи и Орфей. И еще Тигран, Сибли, Кларисса и Рис, наши аватары… ‒ Женщина в тонкой голубой тунике указала куда-то в гущу кустов. Ой, мама дорогая, рысь! Сейчас набросится… Вот это да! Не набросился. Ластится, словно кошка… Ай, щекотно же! Ай!
‒ Рис, хороший, уймись! Это мой аватар, Митра. А теперь нам нужно найти твой!
Это она ко мне обращается, что ли?
‒ Меня, вообще-то, не так зовут. Я…
‒ Как тебя назвали в этом дурацком мире, нас совершенно не волнует, поверь мне. Ты Митра, старшая дочь принца Кастора. И оставить тебя без присмотра в этом ужасном месте было, похоже, самым дурацким его решением со времен создания Королевской Школы… Поллукс, когда вернулся, чуть все остатки шевелюры ему не выдрал! ‒ светловолосая Лея хихикнула в кулачок. ‒ Пол потом долго объяснял нам, где ты и как до тебя добраться, и почему его оттуда выбросило… Вот мы и отправились тебя искать! И чуть не опоздали…

Кастор, Поллукс (Пол? Дядя Пол?), Митра… Я люблю историю – древние времена, куча богов, племена, варвары и все такое… Ну и ну, девочка, вот тебе и белый порошок… Интересно, чего же мне нянька в компот подсыпала?!
‒ Лея!
‒ Погоди, Себ!
‒ Лея, у нас нет времени. Осталась, может, пара минут! ‒ говорящая сова смешно переваливалась с лапы на лапу, семеня к нам по поляне. Хоть бы взлетел, что ли…
‒ Но Себ, мы же рассчитали…
‒ Пол же говорил, что магическое поле там совсем нестабильное – хотя отсюда кажется наоборот. Какой-то местный катаклизм… фольклоризм… мистицизм или как он там назвал этот изм… В общем, магия как бы есть, но на самом деле ее нет.
‒ Но Себ…
‒ Нет времени, Лея! Митра, послушай…
Это снова меня, что ли? Ай, клеваться-то зачем?!
‒ Митра, слушай меня очень внимательно. Сейчас ты проснешься в этом ужасном месте, и тебе снова будет казаться, что ты маленькая девочка в большом доме, полном других детей. Вокруг болото, мир серый, и никого у тебя нет. Ты должна запомнить, что это не так! Ты – Митра, твой дом здесь, на Ойкумене, твой отец, принц Кастор, очень хочет вернуть тебя домой. И мы обязательно найдем способ пробиться к тебе! Но ты должна помнить, кто ты! Иначе нам снова не хватит времени вернуть твой аватар. Считай это сном, фантазией, бредом – чем хочешь считай, но только обязательно помни! Ты – Митра, твой дом здесь, на Ойкумене, твой отец… Митра, ты слышишь меня?! Ми….

‒ Ира! Деточка, кровиночка, проснись же! Доктор к тебе пришел. Хороший доктор, из самой столицы…
‒ Спасибо, няня. А теперь оставьте нас, пожалуйста.
Доктор, в общем, и правда оказался хорошим. Слушал внимательно, не перебивал, кивал в нужных местах. Даже записывал что-то на бумажке. Потом на синяки и царапины мои смотрел, шею щупал, в глаза фонариком светил, молоточком по коленкам стучал, щекотно так. А в конце сказал, что теперь все будет хорошо.
И все стало хорошо. Меня увезли в большой город, поселили в маленьком детдоме – называется «пансионат». Нас тут всего девять, у каждого своя комната. Воспиталки хорошие, ласковые. Телевизор есть. На завтрак вместо каши дают кукурузные хлопья и бутерброды с сыром. И еще у меня целых три пижамы, с мишками, с осликом и просто в клеточку.
Доктор навещает меня почти каждый день. По утрам я глотаю маленькие белые таблетки – от них сначала очень хотелось спать, а сейчас ничего… ничего не чувствуется. Только мир, вроде, уже не такой серый. Но все равно часто хочется плакать.
А еще я, наконец, нашла в интернете, как выглядит птица выпь. Ничего особенного.

Current Mood: бормотательное
Current Music: Summer Vibe

Я сижу на самом краю пирса, и теплая морская вода ласково облизывает мои ноги. Джонни торчит из воды, как цапля из болота, и смешно размахивает руками. Возле него, чуть завалившись на бок, лениво качается на волнах макет парусной лодки. Сидеть в воде прямо, и уж тем более плыть, он явно не собирается.
— Не хочет! Представляешь, сёстр, эта дурацкая конструкция не желает плыть! Я, можно сказать, отпускаю творение рук своих на волю, а оно сопротивляется!
Джонни смеётся. Я улыбаюсь в ответ и закрываю глаза, подставляя лицо теплым солнечным лучам. Глубокий вдох: пахнет старыми сосновыми досками, прогретым солнцем песком, морской водой – йодом, солью, ветром – хвоей, сахарными петушками...
— Держи, сёстр! — и липкий сахарный петушок на палочке, давно забытая сладость из моей детской мечты, аккуратно опускается в доверчиво протянутую ладонь. Вечно он угадывает мои мысли, этот несносный мальчишка.

Технически, Джонни мне не брат. Я у мамы с папой сирота – единственный ребенок, трудное детство, деревянные игрушки и все такое. С Джонни я познакомилась три месяца назад, в хосписе. Три месяца, целую вечность, назад, он молча подошел ко мне и протянул сливочную ириску в клетчатом фантике. Кажется, это его "штука", как говорит мой папа – кормить умирающих девочек липкими конфетами. В любом случае, та, вечность назад подаренная мне ириска, оказалась удивительно к месту – и положила начало самой восхитительной дружбе в моей жизни.
Знаете, бывает иногда такое чувство, как будто часть тебя потерялась когда-то давно – и ты, в общем, живешь без этой части нормально, справляешься как-то и даже немножечко счастлива. А потом вдруг эта пропавшая часть находится – где-то, как-то, почему-то – и ты понимаешь, что вся предыдущая жизнь, где ты справлялась нормально и даже была немножечко счастлива – всё это была лишь блеклая тень, бледное подобие жизни... Ну вы уже поняли, да? Джонни - моя вторая половина. Никогда не существовавший, потерянный и вновь обретенный брат-близнец. Клёво, да? Вам, небось, и не снилось…

На пирсе становится жарко. Близится полдень, и необычные для Прибалтики в июне +27 грозят мне веснушками и обгоревшим носом.
— Джони, пошли в тень? За мороженым сходим. А то я на солнце обгорю... И, вообще, жарко...
— А как же моя лодка? Моя прекрасная каравелла, гроза морей и все такое? Предлагаешь её бросить?! Эх, ладно, ради тебя я даже на предательство готов…
Лодка остается лениво качаться на волнах. По-моему, ей совершенно все равно. А мне жарко.
Мороженое пахнет сливочными ирисками. Хотя на самом деле оно цикориевое – это такое специальное мороженое, с горчинкой, которое можно купить только три месяца в году, и только на Куршской косе. И уже лишь ради этого стоит приезжать сюда каждое лето. А ведь есть еще сосны, море, горячий песок, голубое небо, воздушные змеи, замки в полосе прибоя, сахарные петушки на палочке... Я люблю лето. И мороженое с цикорием люблю. И море.
Старые качели в саду скрипят. Мы сняли этот домик неделю назад у восхитительно живописной старухи с крючковатым носом – за совершенно смешные деньги, между прочим. И теперь у нас есть заросший сад со скрипучими качелями, веранда с ротанговыми креслами, две комнаты, просторная кухня и чердак. Джонни считает, что одного чердака и качелей было бы вполне достаточно – но кто ж его спрашивать будет?! По-моему, чердака и качелей совершенно недостаточно. Нужны еще, как минимум, ротанговые кресла. И цикады, сверчащие в саду по вечерам. И любопытный лис, приходящий в сумерках со стороны леса.
— Хочешь?— Джонни протягивает мне небольшую корзинку, полную спелой клубники. Корзинка досталась нам совершенно случайно, и это делает ягоды еще слаще – ну, знаете, как иногда бывает слаще тайком съеденная последняя шоколадная конфета из большой коробки.
Я лежу на траве и смотрю в небо. Там проплывают неторопливыми, размеренными стаями облака. Когда-то в детстве казалось удивительным и прекрасным придумывать облакам формы и смыслы – вон плывет дракон, вон скачет серая лошадка в яблоках, а вот то облако похоже на кастрюлю с яблочным компотом… Теперь мне кажется, что облака прекрасны сами по себе, без всякого смысла. Хотя некоторые из них, чего уж скрывать, все еще сильно напоминают драконов.
— Как думаешь, сегодня вечером будет дождь?
Это наша с Джонни игра. Иногда он отвечает «Да», и тогда мы проводим вечер на веранде, закутавшись в пледы, с кружками горячего чая с лимоном и мёдом – играем в нарды, читаем вслух, придумываем истории, пишем письма друзьям и рисуем смешные открытки старыми цветными карандашами. Когда Джонни отвечает «Нет», мы отправляемся гулять. Ужинаем в старой таверне на центральной улочке, воруем цветы с клумбы, кидаемся шишками и долго бродим по песку, слушая прибой. В отлив я собираю ракушки, а Джонни, подобрав где-нибудь палку, чертит на мокром песке загадочные знаки, которые потом слизывает море. Не знаю, о чем они пытаются договориться – я считаю, у мальчишек должны быть свои секреты.
Джонни иногда нарочно отвечает неправильно – хитрит или вредничает, кто его знает. Но вы же понимаете, что к погоде эта игра, на самом деле, не имеет никакого отношения. Просто это такой способ договориться с Мирозданием о планах на ближайший вечер. Универсальный, или только наш с Джонни – это я еще не выяснила. Когда выясню, обязательно вам расскажу.
Все-таки удивительно, как быстро порой пролетает время. Кажется, что наполненные зноем ленивые летние дни должны тянуться вечной густой карамелью – но они почему-то неизменно заканчиваются. И лето рано или поздно закончится. И все остальное… Впрочем, об этом я стараюсь не думать часто. Зачем? Ведь вместо этого можно, собрав в холщевую сумку яблоки, печенье и любимую книжку, отправиться навстречу закату. Есть тут неподалеку одно замечательное кладбище… Ну что вы смеетесь? Там славно. Там стройные смолистые сосны, маленькие японские клены, липы. Белки прыгают. В пахучих кустах живет веселая птица свиристель. Там старинные гранитные надгробия, густая изумрудная трава, там иногда пасутся овечки. Там тихо. И пахнет сеном, вечерним солнцем и янтарем. Так что мы идем туда, путаясь ногами в высокой, пахнущей медом и солнечной пылью траве. Кладбище небольшое, всего несколько десятков надгробий. Наше любимое место – в самом конце тропинки, на солнечном склоне над обрывом. Там стоит всего одно надгробие и старая деревянная скамейка, которую неизменно оккупирует Джонни с книжкой наперевес. А я сажусь на траву, опираюсь спиной о шершавый, нагретый за день солнцем гранит. Если провести по нему пальцем, можно, словно читая шрифт Брайля, различить даты. «21 марта 1980 – 21 марта 2014». Забавные все же бывают совпадения, правда? Я родилась и умерла в день весеннего равноденствия.

Current Mood: бормотательное
Current Music: Joe Hisaishi - Sixth Station

— Котенок, а у тебя есть галстук? – спросил как-то за завтраком Хомка, доедая пятую булочку с изюмом и заварным кремом.
— Кккк… какой еще галстук? – то ли возмутился, то ли удивился Котенок.
—Ну, не знаю, какой-нибудь… Модный! Красный, например, в бирюзовую клеточку. Или желтый в малиновый горошек. Или серый в фиолетовую полосочку…. Вариантов бесконечное множество, как ты понимаешь...
Котенок с беспокойством глянул на своего пушистого друга, деловито макающего седьмую по счету плюшку в кружку с какао.
— С тобой все в порядке, Хом? – обеспокоенно спросил он.
—А?… Мне нужен галстук! – громко объявил Хомка, поднимаясь со стула и стряхивая с пузика крошки. — И я собираюсь его добыть!!
— Хом… Хома, зачем тебе галстук? Что с тобой? – Котенок обеспокоенно покрутился вокруг Хомки и даже пощупал лапкой его нос – нет ли жара? Хомяк только отмахнулся и решительно распахнул дверь.
— Мне было видение! – торжественно провозгласил он, пушистым рыжим колобком скатился со ступенек и был таков.
На шум из своего кабинета выглянул Старый Петри. Котенок, весь не свой от беспокойства, пересказал ему несуразный утренний разговор и тревожно уставился на наставника – что делать-то?
— Пусть его! – лукаво усмехнулся в пышные усы Старый Петри. – Посмотрим, что из этого получится…
Котенок только головой покачал от недоумения.

А Хомка тем временем несся по лесу, напевая что-то невменяемое себе под нос, хаотично размахивая лапками и периодически совершая почти акробатические прыжки. Сойки, наблюдавшие за ним с верхних веток, только диву давались. Обычно такой солидный, приличный хомяк – и надо же, прыгает что твой кузнечик…
Хомка, разумеется, метался по лесу не просто так. У него был план! Он знал, что у лесного зверья галстуком он вряд ли разживется. Но он также помнил, что у Мыша, поселившегося недавно в старой норе под березой, полно в закромах древних сундуков – и кто знает, что в них можно отыскать!
— Mouse! Oy, Mouse, my friend, are you there?! – громко закричал чуть запыхавшийся Хомка у входа в Мышиную нору и, не дожидаясь ответа, решительно полез внутрь.
Мыш, выглянувший на шум из дальней комнаты, приветливо улыбнулся.
— Hi, Hamster, what are you up to?
—I need a tie! Have you got one?
— A tie? I don’t think I have one… What do you need a tie for? Anyway, you can have a look in the chests if you want… — пробормотал Мыш Хомке в спину. Тот, не дожидаясь ответа, уже шустро топал в сторону кладовой с сундуками. Мыш, недоуменно пожав плечами, вернулся к себе, тихонько прикрыв дверь.
Самый большой сундук был полон всяких сокровищ – у Хомки аж глаза загорелись. Старинные манускрипты, мелкие серебряные монетки, кожаные кошельки, камзолы, сабли, тяжелые золотые перстни, сушеные апельсиновые корочки, яркие фантики из фольги, палочки корицы, свечные огарки, волшебные лампы, тонкие кружевные перчатки, пачка пожелтевших писем, перетянутых шелковой лентой, плюшевый тигренок в клетчатом жилете, волан и две ракетки, скакалка, стеклянный подсвечник, разноцветные бусины… Галстука в сундуке не было. То же самое повторилось и со вторым, и с третьим сундуком… Хомка почти совсем уж было отчаялся – но вдруг, в самом маленьком и пыльном сундуке на глаза ему попался… не совсем галстук, конечно, но все же… «Сойдет!», — критически осмотрев находку, подумал Хомка, и, довольно насвистывая под нос, направился домой.
Вечером он хвастался свой находкой перед домашними.
— Я хорош?! — горделиво вопрошал он, разгуливая по кухне руки-в-боки. Старый Петри с Ладой хохотали от души, а Рыжий Котенок смотрел на своего дружка почти испуганно.
— Хома… Ну скажи мне – зачем тебе ЭТО?! — дрожащей от волнения лапкой он указал на пышный жабо, кружевными волнами окружающий рыжую хомячью мордаху.
— Зачем, зачем… — пробормотал Хома, снимая находку и бережно разглаживая кружева. — Я мисс Снуми на свидание пригласил. Хочу быть модным, понятно тебе?!
И не обращая внимания на хохот котенка, гордый рыжий хомяк с достоинством удалился в свою опочивальню. Ведь именно так поступали джентльмены Галантной Эпохи. И никаких гвоздей!! :)

Current Mood: хихикательное
Current Music: Walk Off The Earth - Summer Vibe

Ко Дню Звездочёта в Заповеднике Сказок

— Послушай меня! Слышишь? Пойдем считать звезды.
Августовская ночь пахнет топленым молоком. Стрекочут о чем-то в темноте тревожные цикады, насуплено шуршит в кустах невидимый зверь – барсук или лис, они тут оба частые гости. Ветер оставляет на губах терпкий вкус ежевичного вина, кидает под ноги щедрую горсть пожухлых листьев – где, интересно, взял?... Раскачивает сердито упругие, налитые колосья – ему кажется, уже давно пришла пора собирать урожай, а мы все не торопимся. Мне нравится шагать по едва заметной тропинке сквозь пшеничное поле. Ты всегда в этом месте хмуришься, и сообщаешь мне, что правильно говорить – «через поле». Но мне кажется, что «сквозь» гораздо точнее передает ощущение того, как колосья по обе стороны трутся и цепляются за юбку, задевая ее своими шершавыми усами – и кажется, что протискиваешься сквозь толпу маленьких любопытных человечков. И еще – тропинка ведь совершенно прямая, сквозная, и в самом конце ее, над обрывом, видно небо. Поэтому я хожу смотреть на звезды сквозь поле, по тропинке, упирающейся в небо. А ты ходишь через…
Мне кажется, в этом теперь суть наших жизней. В них все какое-то разное, мы живем, словно в параллельных вселенных – я тут, ты там… Мы говорим на разные темы, думаем разные мысли, совершаем немыслимые друг для друга поступки. Иногда мне кажется, что я говорю с тобой – и ты все понимаешь… но в конце всегда оказывается, что это не так, что ты услышал что-то такое, совсем свое, совсем другое. И тогда мне кажется, что единственное, что еще объединяет нас – это долгие паузы между словами, тяжелые августовские ливни, горячий чай с лимоном и тишина над обрывом по ночам, когда мы считаем звезды.
Эту глупую историю про звезды Машка, кажется, прочитала на фейсбуке. И рассказала нам, громко хохоча и роняя, по своему обыкновению, кофейные чашки, кухонные полотенца и имбирные коржики. Смешная Машка, смешная история… В нее было бы так просто не поверить, как не верим мы в письма счастья, рассыпанную соль и черных котов. Но ты почему-то поверил… и это до сих пор кажется мне совершенно невероятным, не вписывающимся в твой образ рационального и здравомыслящего мужчины в самом расцвете лет. И именно это, кажется мне иногда, все еще держит нас вместе, связывает тонкой серебряной ниточкой где-то глубоко внутри… А ведь было время, когда из этой тонкой серебряной ниточки мы плели феньки и дарили их друзьям по поводу и без повода… Тогда совсем не нужно было глубоко копать, чтобы понять, отчего мы вместе и почему нам так отчаянно хорошо… Мне очень жаль, что это время теперь безвозвратно утеряно. И мне очень больно, что в этом львиная доля моей вины…
Я всегда знала – понимаешь, всегда! – что будет тяжело, больно, плохо. Люди в белых халатах в наши дни не скрывают правду – но они очень подробно рассказывают, куда можно пойти, с кем поговорить, у кого спросить, кому поплакать. Они не рассказывают лишь о том, что в самом конце, когда все слова уже сказаны, все слезы выплаканы и найдены ответы на все банальные вопросы, внутри остается пустота. И эта пустота – она не просто сидит там, внутри. Это хищная пустота, она очень старается выбраться наружу и поглотить все вокруг – все счастье, всю радость, весь свет… Как будто одной пустой человеческой оболочки ей недостаточно. На борьбу с этой пустотой уходят все силы – и это хорошо, потому что борьба эта заполняет дни хоть каким-то подобием смысла… Мне только очень, очень жаль, что я не научилась этому сразу – и моя пустота успела поглотить твою радость и твой смех…
Мне всегда казалось, что, когда ты смеешься, глаза твои становятся небесно-голубыми. Я знаю, что на самом деле они зеленые – но когда ты смеешься, они почему-то голубеют. Не думаю, что этому есть научное объяснение, хотя… у всех малышей ведь голубые глаза. А когда ты смеешься, ты становишься ребенком... Я помню, твоя мама показывала мне смешную фотографию – там такой карапуз в клетчатых штанишках до колен улыбается сквозь слезы в объектив. Это когда ты упал с только что подаренного велика и рассадил до крови коленку… Так вот, карапуз улыбается, и у него голубые глаза. И небо голубое, и растут у калитки огромные лопухи, и летают одуванчиковые пухи, пахнет клевером и цветущими липами, мама только что достала из духовки именинный пирог с вишнями… Понимаешь, я смотрела на эту фотографию и понимала – счастье совершенно точно есть, оно существует. Ты – мое счастье, думала я тогда.
Я и сейчас так думаю. И мне очень больно, очень горько от того, что моя пустота украла твой внутренний свет…
И потому я хожу с тобой сквозь/через поле считать звезды. Я не верю, что мне станет от этого лучше – кажется, веру в чудеса моя пустота сожрала первой… Но пока в это веришь ты, пока я вижу, как в твоих зеленых глазах крохотной пока еще искоркой светится надежда, я буду ходить. Стоять над обрывом. Смотреть в иссиня-черное небо. Подставлять лицо прохладному, почти осеннему теперь уже ветру. Кутаться в любимую шерстяную кофту. Чувствовать, как щекочет и холодит ступни влажная трава. И считать звезды…
— Раз звезда, два звезда, три звезда…
И смотреть, как каждая сосчитанная звезда крохотной искоркой срывается с небосвода и бесшумно падает в воду.
Хорошо, что звезд на небе бесконечно много. На нашу вечность, наверное, хватит.

Current Mood: мрачностное
Current Music: Кевин Керн

Ко Дню Перепутанных Дорожек в Заповеднике сказок.

Дорожки в больничном парке были посыпаны мелким гравием – и под колесами кресла-каталки он противно, как-то пронзительно поскрипывал: «сквир-сквир-сквир». С густой листвы капало и, хотя в толстой шерстяной кофте поверх пижамы было тепло, тяжелые капли так и норовили мазнуть скользким языком по лбу и кистям рук – и от них по спине проползали противные холодные мурашки.
«Круговорот холода в природе»,— подумалось мне. Настроение было таким же серым, как октябрьское небо над головой – все время хотелось плакать, жалеть себя и прятаться от людей в густых зарослях жимолости и бересклета. Прогулки в парке не поощрялись в дождливую и холодную погоду, но персонал клиники давно уже понял – спорить со взбалмошной рыжеволосой русской себе дороже, пускай делает что хочет!
Вот я и делаю. Сижу в парке и отпускаю в небо мыльные пузыри и грустные мысли.
«Гаф!» — внезапно раздалось у меня за спиной. «Гаф-аф!»
Интересное дело. Развернуть на месте кресло-каталку не так просто, как кажется, особенно когда под колесами скрипит гравий, но я справилась. И вот теперь сижу нос к носу с прекрасной шоколадной собакой в кремовую крапинку. Немецкий пойнтер, кажется… «Курцхаар» - всплыло в памяти смешное слово. Когда-то давно один человек долго мне объяснял, что пойнтер непременно короткошерстный. Курц хаар – короткая шерсть…
— Привет, песик!
— Гаф-аф-аф!
Вот же вежливый какой, даже лапу предложил. Ничего, что лапа грязная – зато на носу у шоколадной собаки кремовое пятнышко в виде серпика молодой луны. Бодается башкой, дурашка.
— Буду звать тебя лунный курцхаар, песик. Согласен?
— Гаф-аф!
Ну вот и славно, договорились.
— Простите ради Бога! Надеюсь, Вы не испугались?!
А это еще кто такой? Прямо не заросли бересклета, а проходной двор. Ну, точно, хозяин. И даже поводок у него есть, все как положено. Поводок есть, а собаки нет – потому что вот он, мой лунный курцхаар, положил башку свою непутевую мне на колени, и я чешу ему мягкие уши, и нам славно и уютно вдвоем, и никого нам не нужно больше.
— Нет, не испугалась. Я собак не боюсь. Особенно шоколадных.
Вот так, мрачно и сердито. Зачем тратить вежливость на глупых хозяев с поводками и палками, когда на коленях у меня сопит своим шоколадным носом мой лучший на свете лунный курцхаар?!
— Как Вам удалось так быстро приручить мою собаку? Хотя цвет волос у Вас подходящий… давно подозревал, что в здешних холмах все еще водятся фейри.
Дерзит. Экий нахал! Ну-ка, приглядимся повнимательнее… ну вот, глаза зеленые. Так и знала! Уж кто бы говорил про фейри, а тебе с такими зелеными глазами молчать бы тихо в рукавичку. Нос с горбинкой. Морщинки вокруг глаз, улыбается скупо, словно исподтишка. Здравствуйте, дяденька колдун!
— Меня, кстати, Мартин зовут…
Совершенно некстати. Ну, вот зачем мне знать имя человека, который заберет у меня моего прекрасного лунного курцхаара?! Не буду знакомиться.
— Это не я Вашу собаку приручила, а она меня. Обычно я не разговариваю со всякими проходимцами… в смысле, незнакомцами.
Черт, вечно я путаю эти глупые английские слова, когда злюсь. Домой хочу.
— Рáсти*, домой, мальчик! Пойдем, не будем мешать этой сердитой девушке нагонять тоску на заросли бересклета.
Вот же дурак какой! Зачем назвал моего прекрасного шоколадного пса «ржавчинкой»?! Не ходи к нему, песик!
Но вот мой лучший на свете лунный курцхаар убирает голову с моих колен, делает пару шагов к хозяину, виляя своим куцым хвостом, и говорит ему свое приветственное «Гаф!» — привет, мол, хозяин, давно не виделись, как жизнь? Я отворачиваюсь, закрываю глаза – когда плохо, смотреть на чужое счастье больно. Идите уже отсюда! Не люблю плакать в компании.
Мне в колени снова тычется башка моего самого прекрасного лунного курцхаара. Шершавый язык слизывает соленые капли с ладоней, мокрый нос сопит куда-то в ухо. Не бросил… Мой единственный в мире лунный курцхаар.
— Кхм… чудится мне, сырости сегодня и так хватает. Держи-ка!
В руках у меня оказывается большой клетчатый платок, напротив – лукавые зеленые глаза. Я же говорю – колдун. А платок пахнет вереском, дымом и сказками.
— Хочешь, мы с Расти пригласим тебя в гости? У нас есть камин, пушистые пледы, горячий шоколад и гуль в мансарде…
Гуль?! «Ghosties and ghoulies and four-legged beasties, and things that go bump in the night**,»— вспомнилось вдруг мне. А ну как и правда гуль?
Смеются мне в ответ зеленые глаза. Ласково тычется носом в ухо лучший на свете лунный курцхаар. Шелестит ветер в зарослях бересклета.
— Я пойду с тобой, Мартин.
И вот я иду босиком по пожухлой траве, по скрипучему гравию неведомых дорожек, по опавшей листве, по пушистым облакам. Впереди меня шагает, указывая путь, зеленоглазый колдун. А рядом, у правого бедра, неслышно ступает мой единственный во всем мире, самый прекрасный на свете лунный курцхаар.

_________________________________________________
*Rusty от английского rust – ржавчина
**Шотландская молитва: «From ghoulies and ghosties And long-leggedy beasties And things that go bump in the night, Good Lord, deliver us!» "Господь, сохрани нас от привидений и гулей, от четырехлапых чудовищ и тварей, что шумят в ночи!"

Current Mood: бормотательное
Current Music: тишина

Для Новогоднего парада сказок в Заповеднике. Немножко грустное, но так уж получилось...

Наступили дни холодного солнца. Небо дразнит пронзительной лазурью, но даже наивные в простоте своей птицы знают – нет ему веры. Унылые ветры завывают в ущельях среди скал, и нет пощады тому, кто по глупости своей сведет с ними близкое знакомство. Дни холодного солнца на кромке года – страшное время для одиноких сердец. Одно спасение в такие дни – теплый семейный очаг, ароматный грог в пузатых глиняных кружках – и сказки…

— Деда, а саламандры у тебя в камине есть?
Старый Ульви задумчиво пыхтит коротенькой вересковой трубкой. В камине потрескивают сосновые поленья – и в комнате пахнет хвоей и скованным морозом лесом. Малыш Альрик сидит на пушистой шкуре у ног старого Ульви и забавляется деревянным кинжалом, подаренным дедом лишь вчера – любимая игрушка до поры. Золотистые кудри его поблескивают неярко, подсвеченные пламенем умирающих поленьев – и кажется, что по комнате то и дело пробегают яркие, непоседливые искры.
— Саламандры-то? Бывает, что и саламандры… Бывает, огненные ящерицы. Бывает, летучие мыши…
— Ой, деда, ну как же летучие мыши? У них разве крылья не обгорят?
— Так то специальные мыши! У них шерстка не горит, крылья огнеупорные, а на голове – маленькие блестящие каски с кожаным ремешком, как у настоящих пожарников…
Альрик заливисто хохочет – и по комнате рассыпаются сполохи и блики. Старый Ульви довольно улыбается в седую бороду – потешил внука.
— Деда, а тролли? Ты видел троллей?
— Троллей-то? Видал я троллей. Троллей больших и маленьких тролликов. Большие-то на каменные глыбы похожи, уродливы да тупы, а маленькие троллики – что твои кролики... Лапки мягонькие, да ушки длинные, да нос розовый в крапинку…
Альрик смеется, хлопает ладошкой по мохнатой шкуре. Брызги солнечного света разлетаются по стенам.
— Троллики-кролики, троллики-кролики… Ну дед! Деда, а расскажи историю! Волшебную, как ты умеешь…
Старый Ульви выпускает к потолку аккуратное дымное колечко. Ночь темна, хоть и не далеко до рассвета – самое время для историй…
— Ну слушай… Говорят, в далекой стране, где никогда не бывает снега, однажды родился волшебный ребенок. Рождение его было предсказано ангелами, а в самую ночь, когда он родился, на небе зажглась яркая звезда…
— А кто такие ангелы, деда?
— Ангелы… ну это что-то вроде светлых альвов, малыш. Так вот, волшебный ребенок родился в простой, бедной семье, в хлеву, среди овечек и коз. На небе, как я уже сказал, светила яркая звезда, а малышу и его семейству предстояла дальняя дорога…
— А почему малыш был волшебный? У него были особые силы?
— Хм… Ходили разные слухи. Одни говорили, что отцом ребенка на самом деле был всемогущий Бог, осенивший мать его своей благодатью. Другие утверждали, что у малыша будет дар покорять человеческие сердца и изменять миры. Третьи судачили о целительных силах его прикосновения и свете вечного знания в глазах… Никто уже толком и не помнит теперь.
— Ух… Наверное, у него была интересная жизнь! Мама всегда говорит, что чем больше дар – тем длиннее дорога… А где он сейчас? Наверное, уже вырос, да? Состарился и балует внуков, как ты?
В звонком голоске Альрика отчетливо слышны ворчливые интонации его бабки. «Вечно ты, старый, внуков балуешь! Вот вырастут сорванцы и безобразники, совсем сладу не будет…»
— Эммм… видишь ли, малыш, он умер. Ну, то есть, одни говорят, что умер, а другие, что он вернулся в небесный чертоги к своему отцу… Как бы то ни было, путь его земной был совсем недолог…
В глазах малыша столько сострадания и обиды – старый Ульви на миг пожалел, что выбрал именно эту историю.
— Деда, ну как же так? Значит, отец его был вовсе не всемогущий Бог – раз он не уберег от преждевременной смерти собственного сына?! Папа всегда говорит, что нет хуже судьбы, чем не выполнить свое предназначение. Бедный…
Старый Ульви морщится, сердито пыхтит своей трубкой. Нет, определенно зря. Лучше бы рассказал о путешествии Гюльви или очередных проделках шкодливого Локи…
— Говорят, малыш, что именно таким и было его предназначение. И еще говорят, что он вернется… Может, вы даже подружитесь – ты и он. У вас же день рождения в одну и ту же ночь, самую долгую ночь в году.
— Ух ты! Ну раз вернется, тогда ладно. Деда, а расскажи о…
Со скрипом открывается тяжелая деревянная дверь, и по комнате растекается неяркий, струящийся свет. Высокая светловолосая женщина стоит в дверном проеме и ласково смотрит на старика и ребенка.
— Мама, мама! А деда мне знаешь, про что рассказал?! Про кроликов-тролликов, и про летучих мышей, и про волшебного мальчика…
Женщина, улыбаясь, протягивает малышу руку.
— Пойдем, мой хороший, по дороге расскажешь. Уже время рассвета. Тебе пора – освещать земную твердь…

Так бывает иногда в дни холодного солнца, что вдруг, на миг, повеет весенним теплом, и долгими солнечными днями, и звонким радостным ветром… Нежно погладит по щеке теплый солнечный луч, будто детская ладошка. Яркими бликами вспыхнет в замерзших лужах солнечный свет, и послышится где-то в вышине тонкий перезвон небесных колокольчиков, словно звонкий смех малыша со странным именем Альрик. Оттают на миг промерзшие одинокие сердца, и вспомнится важное – зима не вечна…

Current Mood: бормотательное
Current Music: Sarah McLachlan - Wintersong

Ко Дню Музыкальных сказок (Проект №87) в Заповеднике Сказок
12911462054_4b7f45994a_o

Ты видел когда-нибудь, как танцуют в полосе прибоя эльфы? Под шелест волн и шепот полноокой луны, в объятьях западного ветра они танцуют на кромке зеленоватых волн. Вот так, неяркие серебристые тени на песке, струящиеся отражения в толще воды… такт, такт, полтакта, такт… Потанцуй со мной, пожалуйста! Потанцуй, как танцуют в полосе прибоя грустные ноябрьские эльфы .

—… так вот, через полтора месяца мне прислали… Эй, ты слушаешь?
— Что? Извини, задумалась…
Что за нелепая пара, право слово. Седой старик с изящной тростью, в дорогих кожаных туфлях и расстегнутом шерстяном пальто. Тонкий кашемировый шарф на шее. Выдающийся римский нос с горбинкой. Насмешливые зеленые глаза и печально опущенные уголки рта. Он с трудом шагает по песку в своих дорогих остроносых туфлях, то и дело тяжело опираясь на трость. А рядом бредет, загребая кедами песок, смешная девчонка в попугаичье яркой куртке. На ней джинсы с дырками на коленках, длинный, явно ручной вязки шарф в радужную полоску, пуховые митенки серого цвета с маленькими помпончиками у запястья. Хотя митенок, конечно, не видно – девчонка ежится и прячет руки в карманах. Жмурится на неяркое ноябрьское солнце, пинает вынесенные прибоем ракушки и мелкий сор. Ей явно холодно, и, наверное, немного неловко – она загляделась на чаек, качающихся на волнах. А старик, кажется, немножечко сердится… кому же понравится впустую сотрясать воздух?!
Мое воображение не может устоять перед соблазном. Кто они, эта странная пара, бредущая по песку вдоль полосы прибоя все дальше и дальше на запад? Учитель и ученица? Отец и дочь – или, быть может, дед и внучка? Дядя и племянница? Начальник и сотрудница в неформальной обстановке? Друзья? Любовники? Супруги? Повстречавшиеся вот здесь, минуту назад, незнакомцы? Соседи? Старинные враги?... Хотя со старинными я, пожалуй, переборщила, девчонке явно не больше двадцати…
По пляжу несется во всю прыть спаниель, и уши его летят за ним по ветру. Вот он приветливо обнюхивает осторожно протянутую ладонь старика, задорно лает в лицо смеющейся девчонке, прыгает на возмущенно вспархивающих в небо чаек. Он свободен и счастлив, смешной золотистый спаниель с длинными ушами и маленькой ладошкой хамсы на ошейнике. Вот он дружелюбно виляет хвостом. Вот, тявкнув на прощание, несется во всю прыть обратно в дюны – должно быть, к хозяину, теплому коврику у камина, полной миске и крохотным детским ладошкам на загривке. И невольно думается – эх, ну почему бы мне не быть счастливой собакой?!
В небе холодный ветер гоняет серые, тяжелые тучи. К вечеру будет дождь. Старик и девчонка теперь идут под руку, о чем-то переговариваясь, смеясь и споря. Наверное, все-таки родственники. Или друзья?... Вот она заботливо подбирает с песка подхваченный ветром шарф. Чуть привстав на цыпочки, наматывает шарф старику на шею, грозит ему пальцем и смеется. Вот он бережно греет в руках ее озябшие пальцы. Порывшись в кармане, протягивает ей на ладони карамельку. Прячет улыбку в морщинках вокруг глаз.
Меня снедает любопытство. Догоню. Подберусь чуть поближе, чтобы услышать…
— Понимаешь, без волшебной пыльцы размахивать палочкой не имеет никакого смысла. Только глаз кому-нибудь выколешь. Дело ведь не в палочке как таковой… имеет место сложный физико-магический процесс преобразования реальности, и без катализатора его никак не запустить, хоть тысячу раз палочкой маши…
Девчонка.
— Думаешь, у меня все-таки получится? По-настоящему, как рассказывают в волшебных сказках?
Старик.
— В волшебных сказках частенько рассказывают чушь. А у тебя получится по-настоящему. Обещаю.
И улыбаются друг другу одинаково изумрудные глаза.
Вот так. Фея и начинающий волшебник.
Пусть бредут дальше – вдоль полосы прибоя, под крики чаек и тихую музыку грустных ноябрьских эльфов. И пусть все у них получится. По-настоящему.

Current Mood: замерзательное
Current Music: Трек номер 4

Once upon a time there lived a Hamster. He lived in a small cottage at the edge of an ancient forest with his best pal Ginger Kitten and a forester named Old Petri. Hamster was fluffy, chubby and extremely cheerful fellow. He enjoyed apple pies, blue skies, rustle of autumn leaves and patches of sunshine on the kitchen floor. He was also known to be a great mischief maker – there was never a day when Hamster and Ginger Kitten did not have an adventure. хомяк-и-шахматы

So on this particular autumn day – it was bright and sunny, but quite cool, so Hamster had a colorful scarf around his neck – two friends decided to go for a walk. Friendly Squirrel had told them the other day that Old Badger had discovered a mysterious burrow at the further end of the birch grove. And of course the very next day Hamster and Kitten set out in search of this burrow and discoveries it might bring.
“I recon, that burrow is an old troll cave”, proclaimed Ginger Kitten with great importance. “It is full of gold and other treasures – and once we’ve found it, we will never be short of money to buy apple pies and other tasty things…” Kitten had a sweet tooth and was always keen to have a snack.
“I don’t think so, Kitten, my pal”, Hamster replied. “No one ever heard of a troll in our forest – so why there would be a troll cave? It probably is just a hole in the ground full of worms and other creepy creatures…” And Hamster shuddered, imagining worm tails protruding from the earthen walls, spiders in the cobwebs and nasty slimy wood louses.
But Kitten was not going to give up so easily.
“OK then, not a troll cave – but definitely a dungeon full of treasures… Maybe… Maybe chest of gold was hidden there hundreds of years ago by some pirate captain. And now we are going to dig it up and live happily ever after, like in a fairy tale…”
That statement made Hamster laugh.
“We already live in a fairy tale, remember?! And in our fairy tale there is no sea and no pirates – just the old forest, squirrels, badgers, butterflies, fish in the lake, Old Petri and us!”
Kitten snored with laughter and threw a big cone at Hamster. “Don’t be such a spoil sport, pal! Anyway we are almost there, so in a minute we’ll see for ourselves”.
And indeed few minutes later they came to the edge of the birch grove – and there indeed was a big black hole in the side of the hill.
“Looks creepy,” said Kitten, sniffed the air and sneezed. “But I suppose it has to be creepy if you want to keep your treasures safe…” He did not sound very convincing. Hamster, on the other hand, was determined to explore the mysterious burrow. Even if it was only a hole in the ground full of worms and spiders! He took a torch out of his pocket — that’s right, a torch! You’d be surprised to know what stuff some hamsters keep in their pockets — and resolutely stepped inside.
To his surprise, burrow appeared to be dry and warm. And even somehow cozy – not exactly a dungeon full of treasures, but definitely a nice place to be. A short passage – full of dried apple garlands, bulky pumpkins and cinnamon smell— led them to a small room without windows, lit only by a tiny flickering candle. And there, in the corner, they saw…
“A mouse?!” You should have seen Hamster's and Kitten's faces!!
мышь1

It was indeed a Mouse. Perched on a tiny wooden stool, Mouse was sewing something in the flickering light. Two moths were dancing merrily around the candle flame and Mouse, while sewing, was humming a song under his nose.
“Hello”, he said politely when he noticed his visitors. “Come in, be my guests!” And putting his needlework aside Mouse busied himself with taking tea cups out of the cupboard and biscuits out of the big tin.
“There’s your treasure chest,” Hamster pinched Kitten’s tail and nodded to the biscuit tin. “Perfect treasure in a nice cozy dungeon, huh?!” And they both started laughing.
Then they all gathered around the table and told Mouse their story. Mouse was delighted to hear that his newly occupied burrow — he only moved in last week — was of such interest and importance.
“You are always welcome to come and explore”, he said, offering friends another plate full of biscuits. “Who knows, maybe you will find your golden treasure in one of the remote corridors. I haven’t had time to explore them all – you see, I was very busy.”
“What are you busy with, Mouse?”
“I’m making myself a pair of wings. I’ve always wanted to fly… you know, I even have some distant relations that can fly. My Uncle Bat promised to give me a couple of lessons if I get myself a pair of wings.”
“But Mouse… surely you know that small rodents like you don’t fly!” Kitten sounded apologetic.
“Well… if one has a dream you never know what might come out of it,” said Mouse wisely. “Maybe a day will come when you will see me flying!” мышь2

And such a day indeed eventually came! But that, my friend, is another story…

All illustrations by

marichcka

Когда я замечаю его, он всегда сидит в проеме чердачного окна, свесив ноги в густую крону начинающего желтеть дуба. Светит луна, дует едва заметный западный ветер, в воздухе пахнет тленом, недавно прошедшим дождем, ушедшими на Запад эльфами и терпким вином с корицей. Осенью, в общем, пахнет. А он сидит там, в чердачном окне, и босые пальцы его ног ласкают начинающие умирать дубовые листья.
Не знаю, дожидается ли он специально той прохладной сентябрьской ночи, когда первая рыжина оставляет ржавые пятна на резных дубовых листьях. Или дуб, чуя его приближение, разукрашивает листву всеми оттенками охры и позолоты. Или, быть может, листья начинают желтеть, соприкоснувшись с голой кожей его ступней… не знаю. Но каждый раз, когда я замечаю его в проеме чердачного окна, дуб начинает сбрасывать листву, на небе светит полная луна, а в воздухе разлита осень.
Бабушка говорит, что во времена ее детства в том доме кто-то жил – то ли обедневший вдовый помещик с молодой дочерью, то ли отставной чиновник с женой и двумя сыновьями. Бабушкины воспоминания, что узоры в старом калейдоскопе— так повернешь, сложится одна картинка; эдак повернешь, выйдет другая. Так что не удивительно, что каждый раз, когда заходит разговор о чердачном окне и старом заколоченном доме, бабушка рассказывает совершенно новую историю. А мы слушаем кружевную вязь слов, затаив дыхание и замирая комками теплого невесомого пуха под ласковыми бабушкиными ладонями.
Изложенные мамой факты куда конкретнее, и вовсе лишены той волшебной позолоты и ароматной пыли, что случается с колдовскими местами и старинными предметами на изломе столетий. По ее словам, после войны дом, уже тогда бывший древним, немного обновили, вставив новые рамы и покрасив ветхие стены густой васильковой краской. А потом открыли там детское отделение районной библиотеки. И просуществовала эта библиотека без малого пятьдесят лет, до самого конца девяностых. Совсем чуть-чуть не дотянула до нового тысячелетия. Переезжала библиотека в спешке – здание объявили аварийным. «И, честно говоря, давно пора было – доски в полу прогнили, в окнах щели, балки потолочные святым духом держались, перила на лестнице раскачивались, как осина на ветру. Как там никто не убился, не представляю!» И множество книг из старых, списанных фондов так и осталось неопрятными стопками грустить в гулких, полупустых комнатах – на радость паукам, крысам, вызывающим плесень бактериям, и книжным червям вроде меня.
Я наткнулась на свое тайное сокровище случайно. Был сентябрь, на улице лил дождь, возвращаться домой совершенно не хотелось. Поселившийся в дальней комнате вместе с дедом запах лекарств, шелест аппаратов и дух уныния вызывал во мне тошноту и приступы липкого, холодного пота вдоль позвоночника. В свои 13 я мало еще знала о смерти.
В общем, приветливая щель в окне старого заколоченного дома оказалась очень кстати. Внутри было сухо, на удивление тепло и почему-то по-домашнему уютно, хотя огромные размеры залы меньше всего напоминали те скромные 40 м2 в двух с половиной комнатах, что я привыкла называть домом. Пахло старыми книгами, засушенным липовым цветом, мертвой геранью, преющими дубовыми досками и почему-то – самую чуточку – морем. На полу, в тонком слое невесомой пыли мои мокрые кеды оставляли отчетливые темные следы. «Словно бы я первый человек, ступивший на этот неизведанный берег… Аллоха!» Мой голос гулким эхом разнесся по зале, мазнул по лепнине на потолке и увяз в густой паутине оконного проема. А потом я заметила книги…
Книги всегда казались мне существами из другого, не вполне реального мира. Тонкие страницы, покрытые черными закорючками букв – и из этого невзрачного предмета рождаются миры, замирают сердца и взрываются сверхновыми откровения и смыслы?! Слишком много патетики, пожалуй. Но кому не доводилось потерять несколько часов жизни, с головой увязнув в истории, ненавязчиво нашептанной шелестом книжных страниц.
Первой на глаза мне попалась потрепанная книга без обложки, но с титульным листом, лишь слегка погрызенным коварными грызунами. К сожалению, я не помню теперь, кто написал «Сундучок старого мастера» — но, опоздав к ужину и получив от мамы заслуженную взбучку, я едва могла в тот день совладать с тайным восторгом, пузырящимся во мне. Я предвкушала. Строила планы, мечтала. Осень уже не казалась мне больше унылой порой, хотя я никогда не любила это мокрое и скользкое от гниющей листвы и сопливых носов время года. Именно в ту ночь я впервые увидела его сидящим в проеме чердачного окна. Светила полная луна, мне не спалось, в воздухе пахло осенью.
Если честно, я смутно помню годы своего отрочества. Мои 13, 14, 15, казалось, промелькнули незаметно, не оставив заметных заноз в моей душе и мозолей на моих ладонях. Хотя иногда мне кажется, что я все еще там, в старом заколоченном доме, мне снова тринадцать, на улице середина октября и моросит, в руках у меня очередная, лишь слегка попорченная мышами и плесенью книга, а в душе у меня трепещут на ветру паруса, скрипят канаты и ругается витиевато старый боцман, приказывая матросам убрать трап. Банальная метафора, я знаю. Но что я могу поделать, если внутри меня и по сей день живет беспокойное зеленовато-янтарное море?!
Я видела его каждый год, с начала сентября по вторую половину ноября, иногда чуть меньше. И каждый раз, когда полная луна освещала его силуэт в проеме чердачного окна, мне казалось, что мы становимся чуточку ближе. Что я становлюсь чуточку старше. Что небо становится чуточку дальше, звезды – чуть холоднее, а ветер горчит… Все же я была ужасно романтичной дурочкой в свои шестнадцать лет.
Он заговорил со мной лишь однажды. Мне было двадцать семь, я была в городе проездом и на минутку забежала навестить грустящую в своем вдовстве бабушку и вечно занятую, немногословную и раздражительную маму. Чаепитие получилось бестолковым: в очередной раз стало ясно, что нам троим слишком тесно в 40м2, что дом теперь вовсе не здесь, и что я больше не приеду сюда никогда-никогда. Расстались с грустинкой, но облегченный мамин вздох долго еще гудел у меня в ушах. Бабушка плакала.
Бросив лишь короткий взгляд на старый заколоченный дом в глубине двора, я заспешила к вокзалу. Вперед, быстрее, пока детские воспоминания не окружили стайкой бумажных журавликов, не увели за собой… Он вышел из-за ствола дуба, словно поджидал меня там в засаде не первый день. Босые ноги его неслышно ступали по опавшим, пожухлым дубовым листьям. Глаза его были глубоки, полны небесной синевы и невыразимо печальны.
«Не говори со мной, пожалуйста», - подумалось мне. «Ведь ты не скажешь мне ничего хорошего – с такими глазами просто невозможно говорить о радости, солнечных зайцах, мыльных пузырях и карамельных леденцах на палочке. Так что, пожалуйста, не говори со мной».
Он молча кивнул. Глянул мне в глаза и улыбнулся. Солнечный луч, прорвавшись на миг сквозь угрюмую дождевую тучу, прикоснулся к моей щеке теплой бархатной лапой. Или это была его ладонь?
«Спасибо», — все же сказал он мне. Не удержался. «Ты вернешься. Я буду ждать».
С тех пор минуло уже много лет. Нет той страны и тех людей, давно снесен старый заколоченный дом, старый дуб повалило внезапно случившейся бурей. Мир сталь меньше, небо простегано вдоль и поперек деловито снующими самолетами, а библиотеку чуть не каждый второй носит теперь в кармане, листая страницы и перебирая тома незаметным нажатием клавиш.
Но каждую осень я все еще вижу его сидящим в проеме чердачного окна. Светит луна, дует едва заметный западный ветер, в воздухе пахнет тленом, недавно прошедшим дождем, ушедшими на Запад эльфами и терпким вином с корицей. Он сидит там, в чердачном окне, босые пальцы его ног терпеливо ласкают начинающие умирать дубовые листья. Он ждет. И я точно знаю, что когда умру, я тоже стану книжным ангелом в оконном проеме. И у нас будет полная луна, старый дуб и целая вечность на двоих.

Current Mood: осеннее
Current Music: Kings of Convenience

Ко Дню Сказок и Картинок №5 в Заповеднике Сказок. Картинка №22.

ИСПОВЕДЬ
История одной любви, рассказанная в трех письмах

***
Я рисую на клочках бумаги маленькие, смешные отрывки нашей несостоявшейся жизни. Прикосновения и слова, взгляды и паузы между строк, дыхание в унисон и тепло ладоней на холодном ветру. Рисую тысячи часов и сотни дней вместе — время, украденное у вечности, время, которому не суждено воплотиться. Но теперь, когда я рисую его на маленьком листочке в клеточку — оно есть. Наше время, которого не было. Будет ли оно? Не знаю. Это так сложно — вспоминать о будущем...
Сложнее всего понять, когда нужно остановиться. Когда провести грань между надеждой на будущее — и робкой фантазией, несбыточной уже лишь потому, что этого не может быть, потому что не может быть никогда... Кажется, у меня не получается, и, закрывая глаза, я вспоминаю и вспоминаю о том, чего не было, рисую картинки в надежде на то, что они оживут — рано или поздно, так или иначе… и станут тем, чем должны были стать с самого начала — жизнью. Я тешу себя иллюзией, засыпаю, надеясь на сон... который превратится в явь... которая будет длиться, как сон, от которого не захочется проснуться...
Я не хочу забыть тебя — в этом правда. Я хочу помнить тебя — и помню, и это дается мне легко. Иногда мучительно, до обжигающих слез, больно; иногда тоскливо, да так, что хочется выть на луну; иногда сладко и нежно, когда разливается по всему телу уютное тепло, а внизу живота порхают бабочки — но всегда легко. Мне легко помнить тебя — в этом правда. Мне трудно тебя забыть.
Проходя мимо, сделав короткую остановку и почти не заметив ее, ты, сам, должно быть, об этом не зная, оставил мне так много меня. Сделав так мало, ты сделал так много. Я не понимаю, давно уже не понимаю, что и как было, чего не было, что рождено было ночным сумраком, а что — моим воображением... Хочу ли я понимать? Не уверена. Хочу ли я быть с тобой — всегда "да"! Ведь если случайно проходя мимо, ты дал мне так много — сколько сможешь ты мне дать, оставшись со мной? Могу ли я себе представить такое количество меня — живой, настоящей, счастливой...
Но парадокс весь в том, что я не могу сказать тебе, как ты мне нужен. Не могу сказать, что хочу быть с тобой. Словно проклятие злой ведьмы, это слова унесут тебя от меня за миллионы верст и тысячи лет. Вот такое странное в твоей жизни веретено — уколовшись раз, ты не заснул, чтобы дождаться поцелуя. Нет, ты заплакал, баюкая пораненный палец, и навсегда решил избегать теперь всех, кто умеет прясть. А я умею прясть. И один раз ты случайно узнал об этом. И потому я пишу это письмо — потому что ты далеко, за миллионы верст и тысячи лет.
Я боюсь думать о тебе — и боюсь не думать. Боюсь упустить свое счастье — и боюсь снова стать назойливой шлюхой, готовой предлагать себя снова и снова, да только товар не первой свежести, и покупатель явно не в настроении. Я хочу простого — быть нужной тебе, так же, как ты нужен мне. Быть поддержкой и опорой — и получать поддержку. Говорить о том, что важно мне — и слушать о том, что важно тебе... и понимать. Я хочу засыпать с тобой, и просыпаться вместе. Я хочу иметь возможность через пару лет вспомнить десятки и сотни мелочей, непонятных другим — но нужных и важных нам. Я хочу, чтобы это "мы" — чтобы оно было. Первый порыв влюбленности прошел, мне не хочется уже бесконечного слияния и близости всегда и во всем. Достаточно лишь знать, что это "мы" — оно возникает иногда из моего "я" и твоего "ты", и каждый раз делает нас обоих чуточку счастливее. Вот только этого я хочу про тебя — не больше и не меньше. Хочу составлять твое счастье — нет, не всегда... всего лишь ближайшие лет 70... И — да, я все еще люблю тебя, несмотря на... Люблю.

***
Каждый раз, когда я думаю о тебе, я вспоминаю одну песню "Стены". Ту самую, где корабль плывет... Она и раньше мне напоминала тебя — потому что там про тонкие быстрые пальцы, про "он здорово слышал просьбу играть и напрочь не слышал просьбу остаться" и про три главных священных занятия. А теперь еще потому, что "детские страхи страшнее проклятий". И каждый раз, думая о тебе и вспоминая эту песню, я размышляю о своем детском страхе. Быть недостаточно хорошей. Быть ненужной. Быть терпимой кем-то из вежливости и просто потому, что неудобно отказать. И еще размышляю о том, почему каждый раз при личной встрече с тобой у меня возникает именно это чувство. Потом, в зависимости от настроения, я либо погружаюсь в дебри самоанализа, и это уже никакого отношения к тебе не имеет — либо пытаюсь понять, что же именно в тебе, таком по-настоящему замечательном и нежно мною любимом, вызывает это странное чувство ненужности и снисходительной вежливости. И если восприятие мое в тот момент не затуманено обидой, жалостью к себе или желанием несбыточного, я понимаю. Понимаю, что ничего на самом деле про тебя не понимаю. Не знаю. Не была допущена — в сферу твоих интересов, в течение жизни, в мысли, эмоции и планы. И ты не был допущен — но не потому, что мне жалко было бы пустить тебя туда, или страшно, или я тебе не доверяю. А потому лишь, что никогда, ни разу за все время нашего знакомства ты не позвонил, не написал и не спросил первым. А для меня — всегда, с поры тех самых детских страхов — это означает лишь одно. Снисходительная вежливость равнодушия.
Теперь я уже не узнаю, к сожалению, что же на самом деле это значит для тебя. Наверняка, что-то другое. Может, какое-то твое личное детское проклятье. Или не детское. Или не проклятье... Гадать, в любом случае, не имеет смысла, а смелости спросить у меня так и не хватило — потому что вдруг ты сказал бы именно то, что я так боялась услышать...
Двое моих самых близких друзей, которые знают меня лучше меня самой, вообще считают, что я выдумала себе все — тебя, такого по-настоящему замечательного, наши отношения, которых никогда не было, свою привязанность к тебе. Один из них при этом говорит, что я всегда отличалась излишне буйной фантазией. А вторая хмыкает, не рискуя произнести сакраментальное "Все мужики - козлы". И я бы согласилась с ними — практически уже согласилась — но твое, совершенно невзначай брошенное в телефонную трубку "Я тебя люблю" снова сбило меня с толку. Со временем я, конечно, придумаю какое-нибудь достоверное оправдание этой неосторожно брошенной фразе. Снова сложу кусочки мозаики так, чтобы слово "вечность" не рифмовалось с твоим именем и ангел, "рожденный из ее взглядов и его нот", не маячил где-то вдалеке. Но ты все-таки поосторожнее с такими словами, хорошо? Вдруг тебе снова встретиться какой-нибудь доисторический человек, все еще верящий в то, что слова — это не просто слова... Впрочем, вряд ли. Мы почти все вымерли.
Друзья — те самые, из предыдущего абзаца — говорят, что, в конце концов, все будет хорошо. Что я справлюсь и перерасту. А я, вот знаешь, не хочу справляться и перерастать. Не вижу смысла перерастать те немногие кусочки счастья, что связаны в моей жизни с тобой. Не хочу справляться с тем, чему я научилась и что поняла благодаря тебе. Единственное, на что я нашла в себе силы — перестать надеяться. И, ты знаешь, Фрай прав. Надежда — это по-настоящему глупое чувство.
Наверное, я задолжала тебе извинение - мое последнее письмо было не слишком-то вежливым, совершенно ничего не объясняющим и по-детски жестоким. Но оно было написано из того самого детского страха, который страшнее проклятий, а за проклятия же не извиняются. И, опять же, раз я тебя выдумала, оно вряд ли тебя задело. А если не выдумала... Впрочем, никаких "если". Надежда — как сорняки, но на всякий сорняк найдется своя отрава. И вырастет что-то полезное. Может, ромашки или подсолнухи. Или земляника. Ведь ты так любишь землянику…

***
Уже который день крутится в голове чувство, что, наконец, пришло время написать тебе... и вот я уселась за клавиатуру и пишу тебе, как не делала уже, пожалуй, тысячу лет... Здравствуй, хороший мой.
Как живется тебе там, в далекой заоблачной стране? Поспевают ли яблоки, мягка ли трава под ногами, прекрасны ли рассветы? Счастлив ли ты, как надеемся быть счастливы все мы когда-нибудь в конце? Помнишь ли ты еще обо мне? Чувствуешь ли, когда вспоминаю тебя я? И есть ли у вас там, в заоблачной стране, земляника?
Последнее время я все чаще вспоминаю тебя, вспоминаю с сожалением и чувством невосполнимой утраты, наконец-то, спустя столько лет, догнавшим меня. Я-то, глупая, всегда морщилась, заслышав пресловутое "время лечит" — а оно и вправду лечит, только целебные свойства его измеряются, похоже, десятилетиями. Два десятилетия до еды, два после... И вот, спустя почти два десятка лет, научившись столь многому и столь же многое позабыв, я возвращаюсь к тому же месту, где прервался когда-то наш с тобой разговор. Этот молчаливый разговор теперь будет вечно преследовать меня, особенно одинокими ночами — да, впрочем, я и не против. Есть слова и взгляды, которые можно сказать и вручить лишь лично — и если адресат недоступен, им суждено замереть в вечности, так и оставшись навсегда лишь личинками нерожденного смысла.
Я думаю иногда о том, как оно было бы, если бы... Знаю, что это бессмысленно и совершенно бесполезно — но все равно думаю... представляю, рисую картинки, пишу письма, рассказываю тебе о своих делах, спрашиваю о чем-то... А еще я иногда задаюсь вопросом — видя меня сейчас, гордился ли бы ты мной? С доброй отеческой улыбкой смотрел бы, как играют в саду твои дети, писал бы книги в тиши своего кабинета — и был бы горд, что у тебя есть такая замечательная девочка — я... А я приходила бы к тебе за советом, и мы отчаянно спорили бы на кухне за чашкой чая. Ты сердито качал бы головой, не одобряя мой выбор — а потом все равно, всегда, поддерживал бы меня во всем.
Да только видишь, как сложилось... Не играют в саду твои дети, да и сада нет, а я глупой неустроенной птицей мечусь по свету, не понимая уже, кто я и где я, и какой во всем этом смысл. Мне так не хватает в жизни твоей гордости за меня. Принятия и безоговорочной любви. Так не хватает — даже не знания, нет — ощущения где-то на самом дне души, что всегда, что бы и где бы ни происходило, дома меня будет ждать вечно любящий меня мужчина. Но только тебя больше нет, и я даже не знаю, растет ли у вас там, в заоблачной стране, земляника...
Когда-то мне казалось, что простота и легкость способны сделать меня счастливой. А теперь я понимаю, каково сухому осеннему листу метаться в небе, и отчаянно хочу пустить корни. Врасти в землю у порога родного дома, покрыться мхом и мудростью веков, раскинуться ветвями к небу и птицам, но твердо стоять на земле. Да только вот, видишь, какое дело... как-то глупо и бестолково сложилось все в моей жизни... И некуда пускать корни. Да и как их пускать-то? Кажется, в школе для маленьких (и не очень маленьких) девочек на уроках природоведения о таком не рассказывают.
Я запуталась. Иногда мне кажется, что я знаю, чего хочу, но совершенно не представляю, как этого достичь. Или мне это не по силам. А чаще всего я просто не знаю, в какую сторону идти. Я думала, что достаточно просто быть смелой, бросать вызов судьбе и идти навстречу ветру. Но, кажется, в преодолении трудностей ради собственно их преодоления не больше смысла, чем в борьбе с ветряными мельницами. А я так долго боролась, что не умею и не знаю, как жить в мирное время.
Я знаю, что в советах не много смысла — но иногда мне так хочется попросить совета. Спросить: "Что же мне делать? Я совсем запуталась. Я что-то такое делаю с собой, со своей жизнью, не понимая, зачем и как... " И услышать в ответ твой голос, и ощутить твою теплую ладонь на затылке...
Я много раз читала о том, что тупик - это место силы и скопления энергии, и нужно лишь преодолеть этот рубеж, найти выход. Но сегодня, сейчас, это не ощущается как тупик — скорее, это какой-то судьбокресток с тысячами разных дорог, а у меня нет сил, чтобы сделать хоть один, даже самый крохотный шажок.
Кажется, тебе было тридцать, когда у тебя появилась я. Всего через месяц тебе исполнится пятьдесят — хотя я с трудом представляю тебя таким старым... Наверное, ты отрастил бородку, стал немного ворчливым и чуточку седым. Впрочем, тебе идет. Бабушка, должно быть, часами хлопочет на кухне, или вышивает, ласково и чуть насмешливо поглядывая поверх очков. А ты сидишь в старом кресле, попыхиваешь трубкой, и много думаешь. Пишешь мемуары и сказки — и рисуешь маленьких смешных человечков на полях... И я очень надеюсь, что там, в вашей заоблачной стране, растет крупная, сладкая земляника.

Current Mood: dark and twisty
Current Music: Lauris Reniks

Ко Дню Сказок и Картинок №5 в Заповеднике Сказок, картинка №17.

10315843574_2b9f4f39ba_o

Мы птицы. Мы белые птицы. Мы странные белые птицы. У нас есть крылья. У нас есть лапы. У нас есть гнезда. У нас есть яйца. Мы сидим на них – но ничего не происходит. Мы сидим на них – и появляются дети. Мы птицы. Мы странные белые птицы. Мы поем на ветках большого дерева. Мы поем из гущи тернового куста. Мы поем из густой изумрудной травы. Мы поем, но никто не слышит наших песен. Мы поем тишину. Мы странные белые птицы. Мы прилетели сюда умирать.

— Говорят, вчера в четвертое ночью новенького привезли. Славный такой парнишка, белобрысенький….
— Людка со своим хахалем снова разругалась, слыхала?! Он на нее орать, а она все тарелки в доме перебила и к матери укатила в деревню.
— Тю… Видали-слыхали. Пару дней там помается, и вернется. Куда ей деваться-то?
— И то правда. Ой, опять звонит.
— Седьмая?
— Седьмая. Вот же мается, неприкаянная душенька-сиротинушка. Не приведи Господь, Маша, так умирать…
— Не приведи Господь…

Мы птицы. Мы белые птицы. Мы странные белые птицы. Мы белые птицы зеленой весны. Мы поем тишину. Мы молчим время. Мы сидим в своих гнездах – и столетия протекают мимо. Мы сидим в своих гнездах – и один день тянется десятки лет. Наши дети вылупляются старыми, и мы поем им на ветках большого дерева. Мы поем им, и они становятся младше. Мы поем им, и они умирают новорожденными. Наш страх расцвел нежными цветами сакуры. Мы странные белые птицы. Мы прилетели сюда умирать.

— Кофе? Сто грамм не налью, тебе еще полсмены куковать…
— Давай. А молоко есть? И сахар, пожалуйста.
— Еще и сахар?! Может, ты еще и руки с мылом моешь?
— Представь себе! И даже перчатки одноразовые всего по разу надеваю.
— Да, это непростительная трата государственных средств. Ставлю вам, товарищ врач, на вид!
— Угу. Слушай, ты можешь мои сутки второго отработать? А я у тебя в конце месяца что-нибудь подхвачу, после семнадцатого…
— Могу, наверное. А что случилось?
— Да надо Ляльку в лагерь отвезти, у них смена как раз второго начинается.
— Ляльку? Вот эту микро-милипуську?
— Эта милипуська в свои тринадцать уже чуть не с меня ростом. Да и характером тоже…
— Ну, не повезло девке!
— В смысле?
— Да кто ж ее с таким характером замуж возьмет?!
— Слышь, ты, жужелица… Не жужжи! Так, это, похоже, опять мой. Прощай, недопитый кофе.
— А я всегда говорил, что пейджер – это зло! Что, опять седьмая?
— Ага. Жалко – сил нет. Знаешь, иногда мне кажется, что эвтаназия – это синоним сострадания…
— Не знаю, Янка. Не уверен. Иди, я, так и быть, покараулю твой кофе…

Мы птицы. Мы белые птицы. Мы странные белые птицы. Мы птицы густого леса. Мы птицы бескрайней степи. Мы птицы дворов бетонных. Мы прячем крыльями солнце. Мы странные белые птицы. Мы выкликаем ветер. Мы в травах поем о снеге. В пустыне мы славим море. Мы птицы. Мы странные птицы. Молчим мы о самом главном. Нам клювы залили воском сердито жужжащие пчелы. И скорбь наша выше крыши густой проросла травою. Мы странные белые птицы. Нам не по пути с тобою. Уйди. Развяжи нам крылья. И нас не зови опять. Мы странные белые птицы. И мы прилетели сюда умирать.

— Тётя Дзинтра, а подоконники тоже мыть?
— Да, деточка. Вот тем раствором, из синего ведра. Все-все надо протереть, подождать, пока высохнет, и снова протереть. Да ты перчатки возьми, что ж ты руками-то, там же хлорка…
— Ага. Тётя Дзинтра, а матрас?
— И матрас. Он же – видишь? – клеенчатый. И полочки все в шкафу не забудь, и тумбочку изнутри.
— Ой!
— Что случилось, деточка?
— Показалось… Тётя Дзинтра, а вы не боитесь?
— Кого, лапушка?
— Ну не знаю… тут же только пару часов как человек умер. Ну там… духа, призрака… Ведь что-то же, наверное, остается, когда человек умирает.
— Ох, деточка, какие твои годы… Мертвых, лапушка, не нужно бояться. Только живых.

Мы странные белые птицы. Мы прилетели сюда умирать. Мы будем жить вечно.

Current Mood: dark and twisty
Current Music: radio Skonto

Uploaded with ImageShack.us

10316092895_49875bc50d_o

Ко Дню Сказок и Картинок 5 в Заповеднике Сказок
Картинка №25

В апреле, когда небо становится совсем высоким и прозрачным, вода в ручьях голубеет, а птичьи трели серебристыми каплями стекают с хрупких, тонконогих древесных стволов, Триша затевает большую весеннюю стирку. Лео в эти дни, став возмущенно-пятнистым, прячется на чердаке или в развилке старой, кряжистой груши – он не одобряет такое количество воды и мыльной пены. А Триша, надев свое лучшее алое платье, распахивает все комоды и сундуки, развязывает все котомки и тюки, распускает все косы и узелки; танцует по двору с тазами и охапками мокрого, пахнущего свежескошенной травой и медом белья. И поет.
Триша натягивает бельевые веревки туго – и ласковый весенний ветер, принимая их за струны, выщипывает тихонько напевные, нежные колыбельные. Триша натягивает бельевые веревки высоко – и Матушка Весенних Ливней с благодарностью кивает ей, развешивая на самых верхних белоснежные овчинки облаков. Триша натягивает бельевые веревки густо – и каждый житель городка под холмом, и деревни у дальней реки, и всего подлунного и поднебесного мира может, отмыв в тазу или в ледяной проточной воде свою мечту, повесить ее трепетать и сушиться на ветру. Триша не против. Трише это в радость.
Триша шествует, словно королева, отдавая ветру простыни длинных историй, сорочки домашнего уюта и полосатые чулки волшебных снов и славных медовых сказок. Прищепки ей смастерил когда-то сам Старый Мастер, и потому Триша знает – не останется на белоснежных, умытых солнцем и небом кусочках ткани ни пятен, ни прорех, ни разошедшихся швов. Такими прищепками, помнится, Небесный Отец по надобности дырки в Мироздании закрывал, а у Триши всего-то три с половиной таза отмытых слов, мечтаний и смыслов.
Закончив хлопоты, Триша залазит к Лео на старую грушу. Тот, став уютно-рыжим, тут же примащивается Трише под бок и заводит свою вечернюю песенку-мурлыку. Словно домашний кот, право слово. И так сидят они вдвоем до самого заката, пока не утихнут последние, чуть заметные дуновения пряного западного ветра и не проклюнутся на небосводе медвяные звездочки-хохотушки. А потом Триша спрыгивает с дерева, отряхивает со ставшего кобальтовым платья кусочки коры, и идет сматывать опустевшие веревки. И в доме у Триши, и в городке под холмом, и во всем подлунном и поднебесном мире делается на какое-то время просто и пусто, совсем как летают птицы. Ненадолго. До следующей весны.

Current Mood: бормотательное
Current Music: Cecile Corbel

Ко "Дню Уважаемого Шкафа" в Заповеднике Сказок

Эта мистическая история началась сразу же после того, как Господин Сказочник получил от Гильдии Городских Мастеров очень необычный подарок.
Хотя… это, знаете ли, с какой стороны посмотреть. Шкаф – вещь, в хозяйстве, несомненно, полезная. И найти ему применение гораздо проще, чем, например, декоративной флейте без клапанов или огромному ключу от городских стен, которых и осталось-то — полтора кирпича, да и те без замка.
А подарен Господину Сказочнику был именно шкаф – массивный, трехдверный, с коваными ручками в виде завитых спиралью морских раковин и ножками в виде когтистых грифоньих лап. Шкаф бал привезен, по словам Старейшин, из самого Агриба, и пах он дальними странами, дорожной пылью, горькой полынью и прохладным морским ветром. Сильнее всего – ветром… и это было совершенно непонятно, так как Агриб расположен в центре великой Шинийской пустыни, и моря там не только никогда не видели, но и никогда не слыхали о нем.
Надо сказать, что, получив такой подарок, Господин Сказочник изрядно удивился. Нечасто ему выпадало получать подарки не только красивые, или положенные по статусу, но и полезные. А шкаф был, несомненно, полезен, ибо в спальне у Господина Сказочника скопилось преизрядное количество парчовых мантий, парадных сюртуков и бархатных камзолов, которым не нашлось места в старом шкафу. Так что новому предмету меблировки тут же нашлось и место, и применение.
Книжные дракончики Тутти о появлении шкафа узнали не сразу. Что, в общем, понятно – основным местом обитания дракончиков была все же библиотека, а шалости и гадости Тутти предпочитали творить вне дома. Так что в спальне у Господина Сказочника они бывали редко. И, вполне может статься, вовсе не узнали бы о новом шкафе, если бы не Висли. Точнее, если бы не Большая Энциклопедия Морских Узлов, пропажу которой обнаружил Висли ранним утром 25 мая.
— Пуцли! Верни немедленно! — первым делом завопил Висли, обнаружив, что на третьей полке сверху в секции Морских Ремесел не хватает тяжелого тома в синей кожаной обложке с якорем и золотым тиснением.
Пуцли, наводивший в то утро порядок в секции кулинарных манускриптов, тут же высунул любопытный хвост, перепачканный мукой и корицей, из трактата по изготовлению идеальных булочек, и недоуменно нахмурился.
— Кого тебе вернуть, о, мой громко вопящий собрат?
— Книжку верни, чучело! Договорились же вчера больше книжки не тырить…
Дело в том, что всю прошлую неделю Висли и Пуцли, оба дежурившие в секции Малой Прозы и Нудной Поэзии, таскали друг у друга с полок книжки и прятали их в самых невообразимых местах – а потом с хохотом и грохотом их искали под неодобрительное сопение сознательного и ответственного Доннерветтера. Конец этому развлечению положил Господин Сказочник. В очередной раз не сумев отыскать нужный ему томик малой прозы Индии конца шестого века до нашей эры, он грозно нахмурил брови и негромко проговорил: «Довольно уже, безобразники!» С таким наказом дракончики спорить не посмели. И вот сегодня – пожалуйста! – снова книга пропала.
—Да не брал я у тебя книжку! Сам же сказал, договорились… А что, правда пропала? — любопытный Пуцли, даже не отряхнув корицу с хвоста, уже вовсю крутился в секции Морских Ремесел, осматривая место происшествия. — И правда, пропала… Ни карточки, ни библиотечного заклинания, на даже записки… Странно все это!
— Что странно? — Доннерветтер, как самый ответственный, сразу чуял, если где-то в библиотеке пахло неприятностями. — Что у нас стряслось?
— Да вот, сам посмотри, Донни, у нас книжка пропала…
Внимательно оглядев полку, а потом с подозрением покосившись на своих непутевых братьев, Доннерветтер неодобрительно покачал головой.
— И правда, пропала… И вы оба, похоже, не имеете к этому никакого отношения, что само по себе уже странно.
Праведное возмущение Висли и Пуцли было прервано Господином Сказочником, пришедшим в это утро в библиотеку позже обычного. И был Господин Сказочник явно не в духе.
— Черт знает что такое! — возмущенно прокричал он, громко хлопнув дверью. — Совершенно возмутительно, говорю я вам! Любимая бархатная мантия с золочеными звездами по нижнему краю! Рубашки тончайшего шелка от лучшей белошвейки! Мои любимые носовые платки с монограммой!! И даже – даже!!! – мои лучшие шелковые подтяжки!!!! Все испорчено!!! Уму непостижимо!!!
Присев было к столу, Господин Сказочник снова вскочил и принялся бегать вдоль стеллажей, потрясая кулаками. Таким сердитым Тутти его никогда еще не видели.
— Думаешь, стоит сказать ему о пропавшей энциклопедии? — тихонько спросил Пуцли у Висли, осторожно выглядывая из-за огромной инкунабулы на самой верхней полке.
— Пожалуй, сегодня не самый лучший день, чтобы сообщить ему эту печальную новость… — Висли, глянув еще раз на разъяренного Господина Сказочника, опасливо поджал хвост. Доннерветтер, нашедший убежище на люстре, согласно вздохнул. Беспокоить сегодня Господина Сказочника явно не стоило.
Позже Пуцли, отправившийся на поиски пропавшей книжки в город, случайно подслушал на рынке, как кухарка Господина Сказочника рассказывала торговке рыбой:
—Наш-то сегодня… горе луковое… ведро воды в шкаф опрокинул. Горничная все утро с корзинами белья бегала, да ругалась – мало, что намочил, так еще и вода грязная да соленая, все рубашки пятнами пошли. А сам-то не признается, ругается страшно да все кричит: «Море! Черт знает что такое – в шкафу море!!!» Сказочники-то они все такие, напридумывают историй – а нам потом лишние хлопоты…
Торговка важно покивала, соглашаясь с товаркой. А Пуцли, сгорая от нетерпения, во всю прыть понесся домой. Уж он-то знал – Господин Сказочник зря болтать не станет. И если он сказал, что в шкафу у него море…
Получасом позже Висли, Пуцли и Доннерветтер рядком сидели на полу напротив нового шкафа Господина Сказочника. На полу под шкафом обнаружилась большая лужа соленой воды – факт солености был установлен Пуцли экспериментальным путем – а из чуть приоткрытой дверцы отчетливо веяло прохладным морским ветерком. И еще, кажется, где-то в недрах шкафа протяжно кричала чайка.
— Даааа, братцы… — озадаченно пробормотал Доннерветтер, — такого я еще не видал. Похоже, у Господина Сказочника и правда в шкафу море…
Висли, уже успевший сунуть любопытный нос в чуть приоткрытую дверцу, вдруг издал громкий победный вопль, и ломанулся в шкаф сломя голову. Минуту спустя из шкафа показался его чешуйчатый хвост, с которого почему-то свисала бурая морская водоросль – а затем вывалилась и вся нахальная тушка Висли с Большой Энциклопедией Морских Узлов под мышкой. Книга была насквозь мокрой, обложка пошла бурыми пятнами, а капли, с громким стуком падавшие со страниц на пол, были ярко-синими от расплывшихся чернил. Но Висли это не смущало – книжные дракончики еще и не с такими книжными бедами справлялись.
— Нашлась, родненькая! — бормотал Висли, ласково поглаживая книгу и крепко прижимая ее к чешуйчатому пузу. Дело в том, что Висли очень любил книжки с картинками – а в Большой Энциклопедии Морских Узлов картинок было несчетное множество. По несколько штук на каждой странице.
— Странно все это, братцы… Во-первых, совершенно не понятно, зачем прятать в шкафу море. А во-вторых, кому могло понадобиться топить в этом море книгу, тем более не ясно. И сдается мне, так просто мы эту тайну не разгадаем. Если уж сам Господин Сказочник не разобрался, откуда у него в шкафу море…
— Боюсь, что это я виновата… — донеслось вдруг чуть слышно из дальнего угла.
— Кто это «я»? — требовательно спросил у угла Доннерветтер. — «Я», знаете ли, бывают разные…
— Я – Лучиана София Дорка Д'Эстеладос, корабельная крыса в четвертом поколении… Только я, видите ли, никогда раньше не видела моря…
Личиана София Дорка Д'Эстеладос, или просто Лӯрчи, действительно была корабельной крысой в четвертом поколении. Ее прадед, дед и отец побывали во всех концах обитаемого света, раз за разом отправляясь в странствия на больших торговых кораблях – и раз за разом успешно возвращаясь домой к своему семейству. И свое ремесло корабельное они передавали с гордостью от отца к сыну – да вот только у Лурчиного папы родился всего один ребенок, да и та девочка. Семейство, повздыхав да поцокав языками, со временем успокоилось и решило, что раз так, пришла пора осесть на берегу. Они переехали в просторный подвал Господина Сказочника, и довольно быстро семейство Д'Эстеладос осело там, Лурчин папа даже открыл лавку по починке старых мышеловок и часовых пружин. И только Лурчи не находила себе места – во снах и наяву ее преследовало никогда не виденное ею море.
Когда новый шкаф воцарился в спальне Господина Сказочника, Лурчи послали оценить новоприобретенную мебель и доложить домовому, все как положено. Лурчи добросовестно осмотрела дверные петли, замочные скважины, витые дверные ручки и грифоньи лапы. Проверила, хорошо ли натерты воском потемневшие от времени дубовые доски. Убедилась, что нужные углы оплетены паутиной, а в задней стенке присутствует положенная по предписанию мышиная щель. Она уж совсем было собралась на поклон домовому с докладом, как вдруг одна из шкафных досок скрипнула под ее легкими лапками протяжно и пронзительно, совсем не так, как положено скрипеть доскам одежного шкафа. Лурчи тут же узнала этот звук, хотя никогда раньше его не слышала. Она словно каким-то внутренним чутьем поняла – так скрипят на ветру корабельные мачты. У сухопутного шкафа определенно была морская душа.
Ну а дальше все просто. Шкаф сам нашептал Лурчи нужные заклинания – и вот уже у ее лап плескалось настоящее, соленое, беспокойное и манящее море…
— Ну а книжку-то ты зачем утопила? — ворчливо спросил Доннерветтер, искоса поглядывая на Лурчи. Давно знавшие его братья сразу уловили в сердитом вроде бы вопросе лукавые нотки и радостно переглянулись.
Лурчи потупилась.
— Я нечаянно. Я разглядывала картинки мачт и морских узлов, а потом подул ветер, и она упала…
— Ветер. Подул. В шкафу…
Лурчи встрепенулась, глядя на от души хохочущих дракончиков. Потом несмело заулыбалась.
— Значит, меня не накажут? Не отправят в ссылку в дальнюю кладовку?!
— Вот еще! Где это видано, чтобы наказывать за то, что кто-то следует своему призванию, — важно, хоть и несколько коряво провозгласил Доннерветтер, обнимая крыску своим чешуйчатым хвостом. — Переговоры с Господином Сказочником я беру на себя!
Вот так с той поры и повелось, что в доме Господина Сказочника, в дальнем углу библиотеки – от секции Морских Ремесел сразу налево – стоит шкаф, в котором живет море.

Current Mood: засыпательное
Current Music: тишина

Как-то солнечным апрельским полднем Хомяк сидел на пороге Дома-На-Болоте и гадал.
«Любит – не любит – плюнет – поцелует – к сердцу прижмет – к черту пошлёт… Любит – не любит…» — бормотал Хомяк себе под нос, обрывая лепестки на огромной, махровой ромашке.
Рыжый Котёнок, ловивший тут же, на крыльце, солнечных зайцев – лениво, одной лапой – на минутку оторвался от своего интересного занятия, и спросил, хитро прищурив глаз:
— Хомка, ты на кого гадаешь? На дракона? А то его давненько не было видно…
Хомка, бросив бормотать, только махнул на котёнка лапой.
— Зачем мне на него гадать?! Подумаешь, давно в шкафу не появлялся… Это не важно. Я и так знаю, что мой дракон меня любит. Так что на него и гадать не нужно. А вот насчет Него я не так уверен…
— Насчёт кого?
— Насчёт Мироздания, разумеется. Не мешай, Рыжий!
И он принялся отрывать лепестки дальше, деловито бубня:
—Любит… не любит… плюнет… поцелует… к сердцу прижмет… к чёрту пошлет… любит… Ой!
— Что случилось, Хомка?! — потревоженный Хомкиным вскриком, Котёнок на всякий случай вздыбил шерсть и воинственно распушил хвост.
— Смотри! — Хомяк сунул Котенку под нос мясистый стебель бывшей ромашки. К ярко-желтой, махровой серединке цветка остался прикреплен всего один лепесток. И на нем сидела красивая, блестящая на солнце божья коровка. Рыжая, с четырьмя черными точками на спинке.
— Как думаешь, Котенок, лепесток с божьей коровкой считается? — шёпотом спросил Хомка.
— Не знаю… — так же, шёпотом, ответил Котенок.
Хомка вздохнул.
— Понимаешь, если с коровкой не считается, то получилось, что Мироздание меня любит. А если считается – то выходит, что не любит… А мне что-то не хочется жить там, где меня не любят – как-то это страшновато…
Котёнок озадаченно почесал в затылке.
— Нуууууу, Хомка, я правда не знаю… А можно это как-то еще проверить? Давай, например, подождём до вечера и посмотрим, что за сегодняшний день с нами произойдет. Если случиться что-нибудь хорошее или радостное, значит, Мироздание тебя точно любит. А если случиться что-то плохое, то…
— То значит, оно меня не любит! — мрачно буркнул Хомка и еще раз вздохнул. — Мдаааа….
— Котёнок! Хомка! Вы идёте??!! — у дальнего края тропинки, ведущей от опушки к Дому-На-Болоте, вдруг обнаружился прыгающий и размахивающий лапами Барсук. — Быстрее, там уже все начинается!!!
— Хомка!!! Гонки на воздушных змеях!!! Как же мы забыли??!! — и Хомяк с Котёнком во всю прыть понеслись по тропинке за Барсуком. На большой лесной поляне начинались весёлые игрища Весеннего Равноденствия.
А уже поздно вечером, нагулявшийся и приятно тяжелый от любимых плюшек Хомка, угнездившись среди одеял и подушек, вдруг вспомнил о своем гадании. И задумался – так каким же был сегодняшний день? Их любимая команда проиграла гонки на воздушных змеях. Белки раздобыли мешочек любимых Хомкой орехов пекан и щедро отсыпали ему полную пригоршню. Барсук курил трубку, и Хома все время чихал. У котёнка обгорел на ярком весеннем солнце нос – но зато он выиграл целую банку брусничного джема в состязании на самые невероятные зимние завирушки. Потом вдруг, откуда не возьмись, объявился давно запропавший дракон – и Хомка с радостными воплями висел у него на шее. Зато потом дракон сожрал все мороженое и леденцы с коноплёй. А потом были посиделки у большого весеннего костра, и Старый Петри рассказывал новые сказки.
Потом пошёл дождь. Еще холодный, но уже по-настоящему весенний. А больше ничего плохого не случилось.
«Наверное, все-таки любит…» — тихонько пробормотал себе под нос засыпающий Хомка. И успокоено засопел, спеша навстречу своим весенним снам.

Будем считать, что это сказка на тему "День Теплого Чуда" для Большого Сказочного Винегрета в Заповеднике Сказок.

Current Mood: так себе
Current Music: птицы за окном чирикают

Open publication - Free publishing - More skazki

Оригинал взят у

cveta_net в Сказки.

Иллюстрация для сказки прекрасной барышни kroharat "Лакомства от Ивлинки" для Третьего тома "Заповедника сказок".

Вот, со всеми бы сказками так приятно было бы работать:)

Вот какую иллюстрацию к моей сказке нарисовали!!! Иииииии!!!!! :))))))) Вот умеют же некоторые художники рисовать мои сказки так, как я их вижу в своей непутевой голове :)

Current Mood: счастливочное
Current Music: Мыр-мыр-мыр :)))

Оригинал взят у

rualev в Внимание! Говорит и показывает Заповедник Сказок!

Джером К. Джером как-то признался:
Есть читатели, которые охотно довольствуются какой-нибудь одной литературной диетой. Я отличаюсь волчьим аппетитом, и удовлетворить его может только разнообразное литературное меню.
Такое меню в очередной раз приготовила своим читателям команда Заповедника Сказок. Пока марсианские тракторы бороздили пыльные просторы красной планеты, а большие телескопы пытливо вонзались в глубины Вселенной, пока британские учёные бурили ледяную кору Антарктиды, а русские умельцы пилили бюджет страны, пока олимпийцы давали свои гордые имена новым рекордам, а граждане отдавали свои голоса очередным президентам и премьерам, пока Голливуд штамповал оскары, а китайские труженики штамповали горы ширпотреба для народонаселения планеты, пока афганские дехкане повышали урожаи мака, а мировые центробанки понижали ставки рефинансирования, пока российские лидеры учили стерхов любить родину, а СУП травил жж-блогеров улучшайзингом, пока арабы праздновали свою буйную весну, а японские китобои истребляли китов и дельфинов, люди Заповедника Сказок не сидели сложа руки.
Они страдали от вечных пробок, сезонного сплина и коварного гриппа, писали студенческие дипломы и кандидатские диссертации, сценарии для телевизора и театра, детективные романы и планы культурных выставок, решали ежедневные логистические головоломки, сводили дебет с кредитом на работе и дома, обеспечивали прибыль бизнесу и доход семье, переводили зарубежные бестселлеры на великий и могучий русский язык, растили и учили детей, лечили сограждан и себя, ходили в фольклорные экспедиции, рисовали новые мультики, создавали шедевры народных промыслов, умные программы для компьютеров и гастролировали с концертами... А ещё они немножечко сочиняли сказки. Совместными усилиями сказочники и художники делали новую книгу, чтобы поклонники Заповедника могли в 2013 году пополнить свою коллекцию третьим томом. Вот об этом и пойдёт речь у нас сегодня. Маэстро, урежьте туш!

Ссылка на альтернативный видеоканал для тех, кому youtube не хочет показывать наше кино.

Параметры книги: формат 165 х 235 мм, бумага офсет 65 г (50%) и мелованная 90 г (50%), очень много иллюстраций (очень!), печать цветная 100%, обложка твёрдая "балакрон", глянцевая суперобложка, поэкземплярная упаковка в термоусадочную плёнку. Всё как и раньше, только толще — в книге ни мало ни много 600 страниц.
Посмотреть на неё в сети можно будет немного позже — дизайнеру и художникам требуется ещё чуть-чуть времени, чтобы закончить всё в лучшем виде. Информация непременно воспоследует.
Согласованная с типографией стоимость одного экземпляра — 580 рублей.
Координатор подписки по России, т.е. для всех платежей в рублях — Ирина aka

supercalifragia.
Координатор для остальной планеты, т.е. для всех платежей в валюте — Евгения aka

kroharat.
Портфель заказов будет набираться в течение шести недель до 21 апреля.
Пожалуйста, поделитесь информацией о новой книге Заповедника с друзьями-приятелями — и команде создателей третьего тома будет приятно, но вообще-то это нужно, чтобы свести к минимуму число тех, кто "не знал", "не успел", но "очень хотел бы". Нет повести печальнее на свете, чем повесть о тех, кто опоздал. Тираж печатается ровно в том количестве, какое заранее проплачено. Лишних экземпляров в принципе не бывает. Подчеркну, подписка открыта до 21 апреля, продлеваться вряд ли будет.
Напомню также, что Заповедник Сказок поддерживает работу волонтёрской группы "Конвертик для Бога". Одновременно с подпиской на третий том будет проходить сбор добровольных пожертвований на лечение детей из малообеспеченных семей из разных уголков СНГ. Собранные деньги реально решают судьбы людей, и наши читатели, буде захотят, смогут тоже приобщиться к этому делу. Уточнения и разъяснения можно получить у Ирины aka

supercalifragia или Татьяны aka

vespro.
А пока идёт подписка, можно готовить приветственные адреса, подавать заявки на самодеятельные выступления и шить сарафаны из ситца к презентации. Увидимся!

______________________________________________________________
Чтобы оформить заказ, оставьте комментарий к этой записи со следующей информацией - Ваше имя, ник в жж (если имеется), почтовый адрес для доставки (включая индекс), желаемое количество экземпляров. Не забывайте, что для заказов, где необходима почтовая доставка, стоимость доставки оплачивается Вами. Стоимость доставки можно подсчитать на сайте Почты России вот тут, исходя из того, что рассчетный вес одного экземпляра 1200 г.
Заказы можно также оформлять, написав мне в личку или на мейл.
Оплата производится через ПейПал, мейл для оформления платежа – j.pankratova@balticom.lv Получив перевод, я пришлю Вам мейл с подтверждением заказа. Убедительная просьба – при осуществлении оплаты выбирайте, пожалуйста, закладку Transfer на сайте ПейПала для оформления платежа как личного, а не коммерческого. За коммерческие платежи ПейПал берет комиссию, которую тоже придется оплачивать Вам.
С любыми трудностями и вопросами смело пишите мне, я постараюсь ответить в течение суток.
Ну вот, вроде все. Уря, товарищи, и да здравствует Заповедник Сказок!!! :))))

Current Mood: Прыгательное! :)
Current Music: снег идет

К проекту "День Бабы Яги"

Моей школьной учительнице физики
с огромной любовью и уважением.
У Марины Петровны всегда было
отменное чувство юмора… :)

Сказка ироничная, местами неприличная – про девочку Женю, собаку Пеню, учительницу физики, котов по кличке Мызики, избушку Бабы Яги и отменные пироги. Кому по нраву – налетай, да автора хвалить не забывай!!! :)))

Давным-давно, на опушке темного и дремучего леса жила была Баба-Яга-Костяная-Нога… Испугались, да? Не бойтесь, на самом деле эта сказка начинается совсем не так. Итак…
Жила-была на свете девочка Женя с рыжими косичками. Она жила в большом пятиэтажном доме с мамой и папой, с бабушкой Светой и кучей соседей. Девочка Женя была уже совсем большая – ей было целых пять лет. Даже с половинкой. А еще девочка Женя была очень умная и рассудительная девочка – и потому, разумеется, совершенно не верила в сказки. Бабушка иногда читала ей на ночь волшебные истории про говорящих зверюшек, магические предметы и приключения младших отпрысков королевских династий – но Женя в свои пять лет уже твердо знала, что книжные истории зачастую совершенно не соответствуют реальности. И сказкам предпочитала детскую энциклопедию по ядерной физике с большими, красочными картинками.
Так вот, как-то раз, на исходе лета, мама с папой отправили девочку Женю с бабушкой в деревню. Не в ссылку, нет. Просто они затеяли ремонт – а маленьким девочкам и пожилым женщинам, как известно, очень вредно дышать испарениями краски и бетонной пылью. Так что Женя с бабушкой Светой сели на электричку – и через полтора часа сошли на маленькой станции. Станция называлась «Опятки» и состояла из деревянного домика со скрипучими ставнями, старого телефонного аппарата в покосившейся будочке и узкой тропинки, уходящей в густой подлесок на опушке и почти сразу теряющейся среди деревьев. На тропинке сидела большая лохматая собака непонятного цвета и лениво чесала задней лапой за ухом. Увидев Женю с бабушкой, собака тявкнула и приветливо завиляла хвостом. Женя, хоть и была рассудительной девочкой, взвизгнула от восторга и тут же бросилась обнимать и тискать животное – она любила собак. Бабушка охнула от испуга – но собака оказалась совершенно безобидной. Она позволила Жене потрепать свои длинные уши, почесать загривок и даже легонько дернуть за хвост. А потом поднялась и неторопливо потрусила в сторону леса, постоянно оглядываясь на девочку – пойдешь, мол? Разумеется, Женя за собакой пошла. Еще и бабушку с собой потащила.
Прогулка по лесу оказалась недолгой. Да и лесом это назвать было сложно – так себе, то ли рощица, то ли перелесок. Женя вовсю наслаждалась маленьким приключением, прыгала на одной ножке и надоедала бабушке глупыми вопросами. Весело гомонили птицы, перелетая с ветки на ветку. Солнечные лучи путались в древесных кронах и яркими пятнами ложились на едва заметную тропинку, по которой бодро трусила псина неясной окраски. Иногда казалось, что она рыжая, иногда – что серая в пятнышках, иногда – что черная с рыжими подпалинами. «Какая замечательная разноцветная собака», — подумалось Жене. «Наверное, у шерсти этого животного переменный коэффициент преломления», — подумала бабушка Света. До пенсии она была учительницей физики.
Вскоре прогулка неожиданно закончилась – вслед за разноцветной собакой Женя с бабушкой вышли на опушку. Тут зверюга приветливо тявкнула, и словно растворилась в воздухе. А Женя с бабушкой, разинув рты, остались там, куда привела их собака – глядеть на избушку, притулившуюся на самой окраине леса. У избушки была огромная куриная лапа вместо фундамента.
— Бабушка! — Женя требовательно потеребила старушку за рукав. — Бабушка, разве избушки на курьих ножках бывают на самом деле??!!
— Видишь ли, дитя мое… — бабушка нервным жестом поправила очки. — До сих пор я была уверена, что избушек на куриных ногах не существует. Впрочем,— тут бабушкин голос обрел былую уверенность,— скорее всего, это какой-то фолклёрный музей, или туристический экспонат, или…
Что именно «или» договорить она не успела, так как избушка с громким протяжным скрипом принялась топтаться на куриной лапе, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Женя взвизгнула и спряталась за бабушку. Бабушка побледнела.
Совершив оборот на 180 градусов, избушка грузно осела, подмяв под себя внушительных размеров чертополох. Изнутри избушки доносилась какая-то возня, скрипы и вздохи, как будто там ворочался кто-то большой и очень недовольный.
— Судя по скрипу, сервопривод ножных механизмов давно не смазывался, — взяв себя в руки, прокомментировала действо бабушка. Внутри избушки что-то крякнуло – и на пороге избушки появилась скрюченная старуха в рваных лохмотьях.
— Баба Яга…— тихонько ойкнула Женя.
— Ты пошто мою избушку обижаешь, старушенция? — спросила хозяйка избушки сварливым голосом. И, поведя длинным крючковатым носом, продолжила: — Фу-фу, русским духом пахнет! Кого это мне тут Пеня на обед привела?! Костлявую бабку да несмышленыша на один зуб…
Бабушка Света просто задохнулась от возмущения. Женя, зная бабушкин тяжелый нрав, тихонько хихикнула и приготовилась слушать. Она любила, когда бабушка ругала и отчитывала кого-то другого. Не все же ей страдать.
— Во-первых, уважаемая,— ледяным голосом процедила Женина бабушка,— я вам никакая не старушенция. Я активная, привлекательная женщина преклонного возраста, так что попрошу обращаться ко мне, как подобает, по имени-отчеству. А во-вторых, на себя посмотри, карга старая! Не умыта, не одета, не причесана, грязь под ногтями! Готовить такими руками обед – полная антисанитария! К тому же, в твоем возрасте есть мясо вредно. От него запоры бывают! — бабушка Света мстительно прищурилась и сложила руки на груди.
— Чегооооо??! Да я тебя… — с неожиданной резвостью Баба Яга спрыгнула на траву и засеменила в сторону Жени и ее бабушки. Вместо нее на порог вальяжной походкой вышли два совершенно идентичных кота – серых в полосочку.
— Таааак, ты еще и клонированием балуешься? — бабушка Света, незаметным движением передвинув Женю себе за спину, заняла боевую позицию «руки-в-боки». — Еще небось и ступа с антигравом имеется, и печь с преобразователем пятого измерения, и нанопередатчик для вызова трехголовой мутантной рептилии. Только вот сервоприводы у избушки кто смазывать будет, а? Я тебя, между прочим, спрашиваю, Геворкян!
Баба Яга, уже почти дотянувшаяся до Жени своей костлявой рукой, вдруг запнулась и отчаянно покраснела.
«Малиновый цвет лица Бабам Йогам явно идет», — хихикнув, подумала Женя. Будучи всего лишь пятилетней девочкой, она иногда думала с грамматическими ошибками.
— Ты что же думал, Вовочка, я тебя не узнаю в этих лохмотьях?! Эх, Геворкян-Геворкян, а ведь ты подавал такие надежды… Тебя же еще в прошлом году в ЦЕРН приглашали работать!
—Ну, Светлан Петровна, ну в ЦЕРНе скучища же… — старуха в лохмотьях с покаянным видом уселась на пороге избушки. Коты тут же вспрыгнули ей на колени и принялись с довольным видом топтаться, умащивая место. — Ни «Сапера» погонять, ни о девушках потрепаться – все прям помешанные на работе. Одни элементарные частицы да адронный коллайдер на уме. Протоколы, совещания, техника безопасности… Разве это жизнь? — старуха тяжело вздохнула и стянула с головы патлатый парик.
— Ну а здесь разве лучше, Вовочка? — бабушка Света, присев рядом с псевдо-Ягой, заглянула своему бывшему ученику в глаза. Он в ответ улыбнулся смущенной мальчишеской улыбкой, даром, что под париком обнаружилась лысина, по крайней мере, сорокалетней наружности.
— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Светлан Петровна! Тут весело, нас же тут целая команда энтузиастов! Хотим детский заповедный городок открыть, чтобы все, как в русских сказках – печь самоходная, кот-баюн, Змей Горыныч, Баба Яга, изба на курьих ножках… Я тут уже второй месяц живу, экспериментальные технологии на себе испытываю. Линочка на соседнем болоте с ящером воюет, у него мутация не так пошла, головы в самых неподходящих местах повылазили. А Серега ковер-самолет настраивает, у него блок навигации постоянно барахлит. А у меня вот сервоприводы скрипят, смазывай – не смазывай…
— Так! — бабушка решительно закатала рукава. — Ну-ка, пошли, посмотрим на твои сервоприводы, Вовочка…
В общем, Женя с бабушкой так и прожили до конца лета в избушке с куриной лапой. Женя подружилась с почти говорящими котами, собакой Пеней и смешной белкой, разбрасывающей по лесу орехи с синтетическими изумрудами. А бабушка помогла Геворкяну настроить сервоприводы, починить антиграв и отладить печь с продукто-доставкой – так что та стала выдавать отличные пироги трех видов, с капустой, яблоками и шпеком.
Но маме с папой Женя ничего не рассказала. Потому что ведь всем известно, что Бабы Яги и избушки на курьих ножках не бывает.

Current Mood: хихикательное
Current Music: Белая Гвардия - Я так люблю лето

Ко "Дню антикварных штучек" в Заповеднике - видимо, уже вне конкурса, ибо с большим опозданием. Но пусть все равно будет. :)

В шкафу терпко и щекотно пахло геранью. Данька знал, откуда брался запах – бабушка в борьбе с молью раскладывала на полках остро пахнущие веточки с бархатными листьями. Веточки со временем засыхали, и от неосторожного прикосновения превращались в кучки невесомого зеленого пепла. Бабушка, ворча, сменяла их на новые, и запах герани прочно обосновался в недрах огромного платяного шкафа. Шкапа, как называла его бабушка.

Шкаф Даньку завораживал. Огромный, с тремя широкими скрипучими дверцами, он таил в себе неисчислимое количество секретов и тайн. Там висела на плечиках и вешалках старая военная форма, длинные бальные платья и коротенькие курточки с полосатым матросским воротником – и Данька все пытался представить, кто и когда надевал эти одежды. Там на полках лежали стопочки аккуратно отглаженных носовых платков, маек, вязаных кофточек – каждая вещичка с маленькой, тщательно вышитой монограммой в уголке. Переплетенные А и П с завитушками. Данька ни разу не видел, чтобы кто-то носил эти вещи с монограммой. А на дне шкафа громоздились старые обувные коробки, перевязанные поблекшей от времени шелковой тесьмой. В этих-то коробках и скрывались самые главные сокровища. В них можно было найти что угодно – пожелтевшие от времени газетные вырезки, сухие цветы, конверты с причудливыми марками, старинные открытки с пухлыми младенцами, ангелами и заснеженными городками. Обрывки писем с расплывшимися кое-где чернилами, книги без обложек и в заляпанных чем-то обложках, дурацкие бесполезные сувениры вроде открывалки для лимонадных бутылок в виде Мики-Мауса. В некоторых коробках попадались старые, часто поломанные игрушки – и Даньке нравилось вертеть их в руках, представляя, как бегали когда-то по рельсам эти маленькие паровозики и качали головами упрямые неваляшки.

Сегодня целью Данькиных раскопок были рыболовные снасти. Он смутно припоминал, что две недели назад в одной из коробок ему попадался спичечный коробок с мормышками, пакетик с приманками и поплавками и мотки тонкой лески. Данька собирался с ребятами на пруд, с ночевкой. Бабушка, выдавшая разрешение на эту авантюру неохотно, сразу предупредила, что денег на спиннинг или даже простую удочку не даст – не потому, что жалко, а в воспитательных целях. Данька с такой постановкой вопроса не то, чтобы согласился – но и возражать особо не стал. Пожал плечами и полез в шкаф. Отпустила – и на том спасибо.

Нужная коробка все никак не находилась. Иногда шкаф бывал удивительно упрямым – и Данька знал, что раздражаться и злиться не имеет смысла. Все равно нужная вещь не найдется до тех пор, пока шкаф не покажет то, что задумал. Так что Данька терпеливо открывал коробку за коробкой и задумчиво перебирал содержимое. Ракушки с поломанными краями, камушки и какие-то пахучие ломкие ветки. Пожелтевшая от времени расплывчатая фотокарточка – тоненькая девушка с солнечным зонтиком на фоне волн. Картонка билета и огрызок карандаша. Томик стихов Есенина. Записная книжка в бардовой бархатной обложке.

«…а еще сударыня моя Алевтина изрядно строптива и своенравна – норовом, похоже, в батюшку своего, покойного Тимофея Степановича. Матушка моя пребывает по сю пору в расстроенных чувствах, но я остаюсь верен слову – нет мне милее ведьмы этой деревенской по обе стороны холодного северного моря…»

— Данька! Тебя ждет во дворе Макс, нетерпеливо роя копытом землю… — бабушка вошла, как всегда, неслышно.

Данька хрюкнул, представив своего дружка в копытах и конской сбруе, и принялся торопливо выбираться из шкафа. Записная книжка, соскользнув с колен, упала на вытертый паркет с неестественно громким стуком, словно весу в ней было полпуда. Бабушка охнула.

— Баб, а кто такая Алевтина? Ты чего, бабушка?

— Алевтиной звали мою прабабку. А вот где ты нашел Пустой Дневник, хотела бы я знать?! Вечно ты умудряешься вляпаться во всякие неприятности, Даниил…

Данька обиженно надулся. Разве же он виноват, что шкаф подсунул ему эту записную книжку?!

— И никакой он не пустой, там про Алевтину написано… И вообще, я не виноват, он сам.

— Сам-сам…— бабушка нагнулась, чтобы поднять записную книжку. — Я же говорю, пустой…

Перед Данькой замелькали пустые, пожелтевшие от времени страницы. Мальчишка недоверчиво покачал головой.

— Но я же только что читал… Там было про Алевтину, и про ведьму… Мелким таким, убористым почерком. С завитушками.

— Угу, — бабушка спрятала дневник в карман кухонного фартука и пристально глянула на внука.— Ты гулять-то пойдешь, или мне отослать Макса прочь?

Данька возмущенно фыркнул, и козликом ускакал во двор. Ну бабушка, придумает тоже – отослать прочь! Сегодня же на холме у крепостной стены будут змеев запускать, и Макс с Данькой пропускать это зрелище были решительно не намерены…

Даниил вздохнул и задумчиво повертел в руках старый снимок – он стоит на холме, прикрывая глаза от солнца, босиком и в полосатой майке, рядом ухмыляется Макс с голым пузом, в кедах на босу ногу, а за спиной у них полощутся на ветру хвостатые змеи. Надо же, столько лет прошло, а все помнится… Нет уже давно бабушки, и шкафа того нет, а вот пожалуйста – стоит лишь глянуть на фото, и вспомнился запах герани, и гладкий шелк тесьмы, и шершавый картон коробок, пахнущих канцелярским клеем. И Пустой Дневник. Даниил опустил руку в карман и нащупал вытертый местами бархатный переплет. Вытянул, не глядя, и раскрыл наугад:

«… феномен функционирования зеркальных нейронов еще объяснен до конца, но есть основания предполагать…»

Не то.

«… буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…»

Не то.

«... осенний дождь стучал в окно. Капли его медленно ползли по стеклу – и столь же медленно…»

Не то. Не то. Не то! Эх, ну как же я не спросил тогда у бабушки, почему Пустой Дневник не всегда пустой. Кто в нем пишет?! Зачем?! О чем?! А теперь уже не спросишь, и не узнаешь. И остается только листать пожелтевшие от времени страницы наугад…

«…Господи, я прошу не о чудесах и не о миражах, а о силе каждого дня. Научи меня искусству маленьких шагов…»

Current Mood: усталое
Current Music: Oriental Dreams

Страшненькая сказочка для взрослых деточек :)))

— Черепаха! Черепаха! Голубая Черепаха! Гааааааа…
Они называют меня черепахой, потому что на спине у меня костяной горб. Они бросают мне вслед огрызки яблок, порченные гнилью томаты и камни. Они корчат рожи, смеются и улюлюкают, подзадоривают друг друга, и визжат, как очумевшие поросята. Глупые, очень глупые человеческие детеныши. И родители глупые, не научили, что негоже обижать старую женщину с костяным горбом. Вот я вас!
— Голубая Черепаха! Ааааааааа!!!
Ох, ну и визгу. Крикливые детеныши, горластые. Это хорошо. Вот пускай теперь мечутся над волнами, тоскливыми криками проклинают свою чаячью судьбу. Море не даст им покоя, ветер не принесет облегчения. Ибо негоже обижать старую женщину с костяным горбом, несущую на себе всю тяжесть этого мира… Негоже.

В комнате почти темно. Крохотный ночничок в форме парусника отбрасывает на стену зыбкие, неверные тени. Тени колышутся в такт неровного, сбивчивого дыхания мальчика – и кажется, что на стене море, и на море качка. В комнате пахнет лекарствами, сухой лавандой и прополисом – тревожный, возмущающий мое спокойствие запах. Я ненавижу, когда болеют дети. Даже обыкновенная простуда выводит меня из равновесия, а уж корь… Ненавижу, когда болеют дети.
— Дядь Сережа, расскажи сказку…
Митька приподнялся на локте и смотрит на меня больными, слезящимися даже от тусклого света ночника глазами. Берет мою руку и кладет ее на подушку, накрывая своей ладошкой. Прижимается сухим, горячим лбом, устало закрывает глаза. Шепчет снова, негромко, но требовательно:
— Расскажи сказку. Про море и большую голубую черепаху…
Ну, какой из меня сказочник?! Все сказки, что я помню – курочка ряба да колобок… Но отказать Митьке я не могу. Не сегодня, когда он мужественно сражается с непонятной ему, выматывающей болезнью.
— Ладно, слушай. В незапамятные времена в бескрайнем просторе океанских глубин жила одна большая, мудрая черепаха…
— Голубая?
— Да, жила одна большая и мудрая голубая черепаха…

Сколько я помню себя, всегда было так. Бескрайний, бесконечный поток силы и света в черном небытие мировой пустоты. Сгустки энергии, мельтешащие вокруг – и если пристально смотреть на них, тени причудливых миров проступают из их глубин и обретают плотность, глубину и смысл. Странная вибрация континуума, от которой что-то сладостно тянет внутри – Бедалл. Должно быть, так меня звали тогда… когда и времени еще не существовало, а пространство было бесконечным и исчезающе-крохотным. А потом меня посетила эта странная, навязчивая сущность. Не знаю, из каких глубин космоса занесло ее ко мне – но взгляд мой упал на нее, и подвернувшийся тут же сгусток энергии не замедлил воплотиться в это порождение космической пустоты. И возник этот странный, несуразный и удивительно хищный мир. Он заворожил меня поначалу, приманил своими филигранными иллюзиями – а потом поглотил, сделал пленницей своего ненасытного чрева. И с тех пор время и пространство имеют надо мной власть. И лишь одна надежда не дает погаснуть внутреннему свету – когда-нибудь этот хищный, ненасытный мир исчезнет. А я останусь…

— … и тогда большая голубая черепаха превратилась в старуху и вышла из моря. Тот мир, что носила черепаха на своей спине, старуха спрятала под огромный костяной панцирь, расписанный странными знаками и волшебными словами. И вот с тех пор старуха в голубых лохмотьях скитается по свету, неся огромный костяной горб на спине и проклятие в душе. Люди сторонятся ее, обходят стороной, чуя зло. Старуха надеется догнать Смерть и уговорить ее забрать свое проклятье, подарить ей долгожданный покой – но слишком медлительны старческие ноги, и тяжела ноша, и долог путь… Так и скитается бесконечно по свету Голубая Черепаха.

Current Mood: бормотательное
Current Music: Хелависа

К проекту №75 - День Музыкальных Сказок. Трек номер 6.

У одного народа говорят так: с каждым ударом человеческого сердца рождается мир. С каждым ударом человеческого сердца умирает мир. Некоторым мирам отпущено лишь несколько минут, некоторым – несколько столетий. И лишь один Мир существует вечно…

Памяти моего друга Макса и его Одуванчикового Цыпленка. С любовью.

— Эни-бени-раба, квинтус-пинтус-жаба!! Догоняй, Серенький!
Вот несется по двору неугомонная Женька. Ее заливистый смех яркими солнечными бликами отражается в окнах унылого серого дома, теплыми брызгами взлетает из потревоженных луж, мягким тополиным пухом ласково ложится на ладошку. Я люблю Женьку. Никогда еще мне не встречался более солнечный и жизнерадостный человечек. И мне даже кажется порой, что вся она слеплена из прозрачного янтарного света с яркими оранжевыми крапинками. Теплая, милая, бесконечно ласковая Женька.
За ней вдогонку, ловко управляясь со скрипучим инвалидным креслом, «бежит» Сережка. Коренастый и твердолобый, как молодой телёнок, он бывает иногда таким доверчивым и беззащитно-нежным, что у меня перехватывает дыхание и хочется зареветь белугой. Но я не реву, разумеется. Нам тут реветь не положено. Только кладу ладонь на его макушку и тихонько перебираю упрямые русые вихры. А он сопит довольно, и толкает лобешником под локоть, ну точно телёнок…
— Женька! Женька, ну постой же! Жень!
Разумеется, она опять забыла. Протиснулась в узкий закуток между парником и котельной – Сережкино кресло туда не влезает. И теперь он отчаянно, сердито и почти безнадежно зовет ее с края щербатой асфальтовой дорожки.
— Я так не играю, Женька!
— Прости, Серенький… — она ласковым растрепанным котенком трется о его плечо. — Я хотела только посмотреть, научились ли они уже летать…
— Кто?
— Ну как кто?! Я же рассказывала тебе! Солнечные цыплята…
Я не знаю, откуда возникла в ней эта странная фантазия. Женька почему-то уверена, что у котельной под большим лопухом живет целый выводок каких-то солнечных цыплят. И до конца октября они обязательно должны научиться летать.
Разумеется, тропинку между парником и котельной проверяли и осматривали несколько раз. По санитарной инструкции на территории интерната не разрешено иметь домашних птиц и животных. И даже на дряхлого сторожевого пса, мирно досыпающего свой век в дощатой будке у ворот, пришлось выправлять особую лицензию. А тут – целый цыплячий выводок… Да только никаких цыплят там нет. Растет лопух, ползают муравьи, залетают иногда невзрачные бабочки-капустницы. По небу над ними медленно плывут облака. Ветер шелестит травой и приносит иногда запахи подсыхающего сена и скорой осени. И никаких цыплят.
Но Женька – упорный человечек. И когда она стоит прямо перед тобой, слегка наклонив голову набок и глядя прямо в душу огромными карими глазами, не верить ей невозможно. Вот и Сережка ей верит.
— Ну и как? Летают?
— Еще нет, — Женька садится прямо на пыльную дорожку, смешно поджимая под себя левую ногу. — Но они уже научились расправлять крылья и совсем правильно гоготать.
— Жень… разве цыплята гогочут? Гогочут гуси… ну и еще некоторые водоплавающие птицы.
— Серенький, ну какая разница? Ну, пусть не гогочут, а лапочут… или стрекочут… Главное, чтобы они делали это правильно, понимаешь? Иначе как же они будут заговаривать ветер?
— А зачем им заговаривать ветер?
— Вот же глупый! Они заговорят ветер, чтобы он унес их в волшебную страну, где вечные зеленые луга, теплые ночи и росистые утра. Где пасутся на горных пастбищах смешные радужные овечки, а коровы дают сладкое молоко…
Женька вдруг вскакивает и начинает танцевать на дорожке, смешно размахивая руками – наверное, показывает, как понесет цыплят заговоренный ветер. Ну, вот откуда это в ней? Так и хочется иногда подойти и задрать на спине старую выцветшую майку, чтобы понять – ну где же у нее солнечные батарейки?
В том, что батарейки солнечные, сомнений у меня нет. Вчера вот, например, целый день шел дождь – и Женька весь день сонной мухой сидела у меня на коленях, вяло теребя завязки любимой шерстяной кофты в катышках. Сережка пытался развлечь ее – но ни шахматы, ни нарды, ни любимый японский мультик про странных мохнатых зверюшек не способны растормошить Женьку, когда пасмурно и сыро. Вот и цыплята у нее солнечные. Я иногда с содроганием сердца думаю, что же с ней станет, когда придет зима?! Сережка успокаивает меня – говорит, что прошлой зимой они славно играли в снежки и даже слепили снежную бабу. Но мне почему-то сложно ему поверить…
— Жень, а почему цыплята обязательно должны полететь до конца октября? Чтобы успеть в теплые страны до холодов?
Женька задумчиво теребит нижнюю губу и смотрит как-то настороженно, исподлобья.
— Не совсем… понимаешь… цыплята – они же маленькие. Много не унесут. Поэтому с ними может отправиться только тот, кому еще не исполнилось десяти. А мне 31 октября как раз будет десять.
— Ты что же, собираешься нас оставить? И Сережку, и Таксу-Ваксу, и Воробейчика, и меня…
Женька смотрит на меня какими-то удивительно взрослыми глазами и молчит. Потом из-за большого облака вдруг проглядывает спрятавшееся ненадолго солнце – и Женька неугомонной стрекозой опять уносится вглубь двора. И снова разносится вокруг ее звонкий голосок:
— Эни-бени-раба, квинтус-пинтус-жаба!! Догоняй, Серенький!
Ах, Женька-Женька… Надеюсь, твои солнечные цыплята успеют встать на крыло.

Current Mood: мурчательное
Current Music: Трек номер 6

Вот что-то непонятное написалось ко Дню Ошибок и Недоразумений в Заповеднике. Одно сплошное недоразумение, вобщем... Так что тапочками не кидайтесь! )))

— Ты мне снова снишься, да? Это хорошо… Я так ждала этих снов,— Яна, осторожно ступая по песку босыми ступнями, пошла туда, где виднелся на фоне звездного неба его силуэт.— Дэн…
Дэн подошел совсем близко и осторожно коснулся кончиками пальцев непослушной прядки у её левого уха.
— Конечно, я тебе снюсь. Иди сюда, малыш, я покажу тебе кое-что интересное.
Она пошла за ним, без страха остановилась на самой кромке высоченной скалы. Под ногами клубился туман. Над головой раскинула крылья зыбкая августовская ночь.
— Что это?
— Это Млечный Путь. Помнишь, я рассказывал тебе историю о том, как небесный пастух случайно пролил молоко?
— Эээээ, Дэн, это же сказка для маленьких, — Яна улыбается, и на щеках ее появляются милые ямочки. — Млечный Путь – это галактика, огромное скопление звезд. Ну, по крайней мере, так считает Гугл. И где-то в этом скоплении притулилось наше маленькое солнышко… Я думала, в этих широтах Млечный Путь не виден.
— Believe what you must, но ничто не мешает Млечному Пути, будучи галактикой, быть одновременно брызгами случайно пролитого молока…
— Эх, Дэн, душа моя, такая философия может завести слишком далеко. Так ты скажешь, что ничто не мешает нашей встрече, будучи сном, быть одновременно реальностью… Но я-то знаю, что это неправда.
— Believe what you must, малыш… Но ты ведь не откажешься от прогулки? Даже зная, что это сон?
— Разумеется, не откажусь! — Яна схватила Дэна за руку и весело рассмеялась. — А куда мы пойдем?
— Мы пойдем в гости. Навестим мою давнюю знакомую…
— Твою бывшую подружку? А как ее зовут? — в голосе Яны помимо ее воли чуть дрогнули ревнивые нотки. Дэн рассмеялся и обнял ее за плечи.
— Мою подружку зовут осень. Пошли, я вас познакомлю…

Все дорожки в парке заляпаны яркими рыжими пятнами сбежавших с деревьев листьев. Они задорно перешуршиваются и перелетают с места на место, легонько толкаемые в спину заботливым ветром. Ветру хочется, должно быть, чтобы они взлетели высоко-высоко, расправили крылья и полетели куда-то в пронзительную синюю даль. Но листья шепчут друг другу: «I don't think so!» и собираются в пышные, полные терпкого осеннего неба кучи. И, Боже мой, как же здорово нырять в эти кучи! Прав был английский классик, без огромных пестрых куч сухих листьев этот мир был бы слишком несовершенен.

Столики уличных кафе словно съежились от зябкого, зыбкого воздуха сентябрьского утра. Выгибают клетчатые спинки пушистые пледы, и чуть пофыркивают сонные инфракрасные лампы. «Чашечку эспрессо для меня и большую кружку латте для этой прекрасной леди», — говоришь ты, и колокольчик над дверью важно кивает, позвякивая. А воробей, дерзкий наглец в ярком малиновом берете, чирикает со спинки пустого стула, возмущенно топорща хвост – требует непременно добавить к заказу парочку свежих круассанов. Потому что от круассанов, как известно, бывают крошки, а что может быть лучше свежих крошек ранним сентябрьским утром, на самой кромке лета?

В дюнах над морем сердито гудят ветряки. Чайки с протяжными криками носятся у самой кромки воды, а смешной спаниель несется во всю прыть в полосе прибоя – и длинные уши его развеваются на ветру, и ветер дует навстречу, и он свободен и счастлив. «Ах, как жаль, что я не спаниель»,— думаю я, покрепче прижимаясь к тебе. «Если бы я была собакой, были бы долгие прогулки в полях и перелесках, теплый коврик у камина и ласковые руки на загривке. Можно было бы вилять хвостом от избытка чувств, громко лаять на надоедливых галок, таскать в зубах любимую игрушку и смотреть на тебя преданными глазами. Жизнь была бы простой и понятной, и единственной мукой было бы ждать долгими осенними вечерами, когда ты возвратишься домой. Ах, как жаль, что я не собака…»,— думаю я. Ты кладешь мне на макушку тяжелую горячую ладонь. Смотришь с улыбкой сверху вниз – и я тут же начинаю вилять хвостом. Ну и что, что я и не собака…

Высоко в небе над Старым городом пестрыми глыбами висят огромные воздушные шары. Сначала кажется, что это сон. Но это, разумеется, не сон, и все отчетливее становится гул от работающих газовых горелок, скрип канатов и громкие крики перевозчиков. Мечтала ли я когда-нибудь покататься на воздушном шаре? Разумеется, нет. Не знаю, почему «разумеется». Наверное, воздушные шары – это история вовсе не из моей сказки. В моих сказках всегда было много ветра, песка и морской соли, много воды и много крыльев – и совсем мало техники. Наверное, это от того, что я всегда одна, тут ты прав. Сложно представить счастье от полета на воздушном шаре в гордом одиночестве.

Посреди мощеной булыжниками небольшой площади важно разлеглась большая, бликующая на солнце лужа, загостившаяся подружка вчерашнего ливня. Брезгливая полосатая кошка старательно обходит лужу стороной, а несмышленый человеческий детеныш в ярко-красных резиновых сапожках упорно топает к самому центру. Топ-топ-топ – кучи брызг и задорный смех.И вот скачут по площади солнечные зайцы, и улыбаются прохожие, и согласно кивает ангел, примостившийся у трубы на скате черепичной крыши. И наше маленькое солнышко, притулившееся где-то на окраине Млечного Пути, тоже улыбается и кивает. Хорошее время. Осень.

— Ты приснишься мне снова? Пожалуйста, Дэн, приснись мне снова…
—Я постараюсь, малыш. Это трудно, ты знаешь, сниться тем, кто не верит, что когда-то растяпа-пастух пролил через все небо молоко...

Кстати, еще про Дэна и Яну есть здесь

Current Mood: осеннее
Current Music: Rodrigo Leao - Cinema

Как-то раз дождливым июньским днем Хома разгребал свой шкаф… Ну, а что еще можно, по-вашему, делать, если на календаре 23 июня, а на улице +12 и льет, как из ведра?! Так вот, Хома, забравшись в свой шкаф, деловито раскладывал по кучкам всякие восхитительные ненужности, шуршачие бестолковости и пестрые нелепости, что скопились там со времен прошлой инспекции. При этом Хома успевал отгрызать кусочки от большой, но уже слегка подсохшей марципановой плюшки, ворчать и возмущаться по поводу так некстати случившегося дождя и деловито бормотать себе под нос:
— Таак… вот эту штуку, кажется, мне Старый Петри принес прошлой весной… совершенно не помню, зачем она нужна – но у нее такие здоровские прозрачные блестючки по бокам, совсем как стрекозиные крылья! А вот эта гремячая финтифлюшина точно от сэра Макса осталась! Он, когда у нас гостил, столько восхитительных гадостей и странностей повсюду разбрасывал, что прямо ух! А вот эта пухлявая шерстенючка… чегой-то я не помню, откуда она взялась. И почему, интересно, от нее сушеной кумелюхой пахнет?!
— Может, потому, что ты ее в феврале в мешок с кумелюхой запихал? Еще рассказывал, какая это замечательная идея – там-то, мол, ты свою любимую бархотку для натирания до блеска праздничных башмаков точно не потеряешь!
Из глубины шкафа проступила ехидно улыбающаяся драконья морда.
— О, привет, Драконище! Как хорошо, что ты зашел. У меня как раз спички закончились, никак камин не растопить… Поможешь?
— Пффф…— возмущенно фыркнул Дракон, и сосновые полешки в Хомкином камине весело затрещали. Среди них деловито зашуршали две крохотные саламандры – камин у Хомы был небольшой. В комнате стало ощутимо теплее.
— Чем ты тут занимаешься, Хомячище? — Дракон плюхнулся на пол возле шкафа и одним махом заглотил остатки Хомкиной плюшки.
— Да вот, шкаф разгребаю… Сам не понимаю, откуда в нем все эти странные штуковины берутся. Как будто у меня в шкафу вселенское бюро находок… Вот, например, смотри. Ну вот что это за железяка? Корявка какая-то непонятная…
— Чего ж тут непонятного?! Это ракета!
— Это??!! Ракета??!! Хм… Ну допустим. А откуда она в моем шкафу взялась?
— Нууу… это я ее там забыл.
— Ты? Забыл ракету в моем шкафу??!!
— Ну… не то, чтобы забыл… Я ее там спрятал. За ней охотились космические пираты, а у меня в комнате прятать ракету совершенно некуда… ну и вот.
Хома подозрительно прищурился на Дракона – опять, небось, издевается. Дракон сидел, потупившись и скромно обернув лапы хвостом – ну точно домашняя кошка. Хомка вздохнул.
— Ну допустим… И что мне теперь с этой твоей ракетой делать?
— Как «что»?! Ну как это «что делать»??!! Летать, разумеется.
— Ага. Летать. На этой вот железяке. Ну-ну…
— Да никакое не «ну-ну»! Вот смотри – сюда ставишь правую лапу, сюда упираешься левой, вот сюда аккуратно укладываешь хвост…
— У меня не хвост, а фост. К тому же, он вот до той финтифлюшины не дотянется.
— Ну, неважно, можешь туда пузо свое шерстяное впихнуть, как раз влезет. Ауч!— Дракон пригнулся, увернувшись от метко запущенного в его голову боевого хомякского тапочка. — Ну вот, а дальше дергаешь на себя вот эту загогулину….
Вввввзззззззшшшшшшффффффф!!!!!!
—АаааааааааааааааааааааАААААААААААааааааааааааааа!!!!!!
— Ух тыыыыыы!
Дракон высунул голову в окно, наблюдая за стремительным полетом Хомяка в самую середину огромной дождевой тучи.
— Вот вечно он так! Как мусор всякий в шкафу ковырять и камин разжигать, так «Дракон, помоги!» А как на ракете кататься, так всегда в одиночку… Ауч!
В этот раз полет боевого хомякского тапка был прерван попаданием в шипастую драконскую голову. Над левой бровью дракона тут же вспухла огромная багровая шишка.
— Эй, ну ты чего кидаешься?! Больно же! — Дракон обиженно засопел.
— Ты, дубина стоеросовая! Пращур всех ящуров! Ящерица шерстяная! Крокодил чешуйчатый! Ты думай в следующий раз, прежде чем загогулины дергать!
Вокруг Дракона толстым шерстяным мячиком задиристо прыгал Хомка, готовясь запустить в полет следующий тапочек. Но вид его за время совсем непродолжительного отсутствия разительно изменился. На голове у него теперь красовалась пестрая тюбетейка, расшитая золотыми нитками и шелковыми ленточками, на нижних лапах – туфли без задников с причудливо загнутыми кверху носами, а на пузике едва сходилась нарядная жилетка бардового бархата, тоже вся расшитая золотыми нитками и ленточками.
— Ну Хом, ну перестань, больно же… Вон, смотри, какие у тебя нарядные обновки. Будешь драться – жилетку порвешь, тапочки испортишь… Кстати, а откуда у тебя обновки? В ракете нашел?
— В твоей дурацкой ракете даже тормозов не найти!
Хомка, все еще возмущенно сопя, плюхнулся в любимое кресло и пошарил за спинкой. Там обнаружился огрызок имбирной печенюшки – Хома всегда очень предусмотрительно делал запасы на черный день в самых неожиданных местах. Надо же, в кой-то веке пригодилось…
Сжевав печенюшку и поостыв, Хома глянул на Дракона. Тот, изнывая от любопытства, но не решаясь тревожить явно сердитого дружка, перебирал пуговицы в большом холщевом мешке и покаянно вздыхал. Хомка фыркнул от смеха и легонько толкнул Дракона лапой в бок.
— Ладно, Драконище, не страдай… На тебя обновок тоже хватит!
— Где?
— Где-где… в магазине. «Космическая лавка Гаруна Рашидовича»… ну или что-то в этом роде. Там недалеко, от перекрестка налево.
— Чего? — Дракон помотал головой и в недоумении уставился на Хомку. — Слушай, ты... ммм… ты пока летал, головой нигде не стукался?
— Сам ты стукнутый! — обиделся Хомка. — Сам ракету подсунул, а теперь обзываешься…
— Ну, Хом, ну прости. Я ж на ракете не летал – откуда я знаю, куда на ней попасть можно. Не успел я ее попробовать до того, как потерял… то есть, спрятал ее в твоем шкафу от пиратов.
— Ага, ну-ну... Ракета твоя прилетела на космический перекресток номер 13 и сдохла. Зачем, интересно, космическим пиратам такая дурацкая ракета?
— Ну почем я знаю?! А что за перекресток? Это там тюбетейки дают?
— Вот далась тебе эта тюбетейка… Перекресток космический – это место… ну такое волшебное, в общем, место. Я сам не знаю, это мне Гарун Рашидович рассказал, пока машину времени настраивал.
— Какую машину?
—Ну такую штуку… я на ней домой попал. Ракета-то твоя одноразовая, ящерица ты несуразная…
— А тюбетейку тебе в этой машине дали?
— Ну что ты пристал ко мне с этой тюбетейкой?!
— На ней кисточки красивые. Разноцветные!
— Ну да, Гарун Рашидович сказал, что кисточки на ней соответствуют спектру обитаемых миров непознанной Вселенной… или что-то в этом роде, я точно не помню. Я его невнимательно слушал, я арахисовую халву ел.
— Чего?
— Халву. Арахисовую. Ел. Я.
— На космическом перекрестке? В космической лавке? Ты ел дурацкую арахисовую халву, когда в твоем распоряжении были все тайны вселенной? Ну ты даешь, Хомячище…
— Знаешь чего, Драконище?! Я этих тайн не просил. И на ракете кататься тоже не собирался. И вообще, космос, тайны – какой от них толк? А? А от арахисовой халвы всегда есть толк! И от тюбетейки с кисточками тоже!! И вообще, уже давно обедать пора.
И гордо распушив фост и кисточки на тюбетейке, Хомка отправился на кухню. Обедать. А Дракон, тяжело вздохнув, поплелся следом. Потому что тайны и космос – это, конечно, хорошо, но не отказываться же из-за них от сытного обеда?!

Current Mood: хихикательное
Current Music: Olga Scotland

Current Mood: хихикательное
Current Music: Olga Scotland

cubes1

Слова из кубиков - тросточка, ключ, счеты, лампочка, огонь, ладошка, радуга, маски, мир. И вот что за сказка у меня получилась...

В одном старинном пряничном городке жила-была одна старушка. Жила она в небольшом домике в самом центре города – домике с черепичной крышей, маленькими витражными окошками и большой трубой, у которой любили греться по ночам уличные коты и кошки. Старушку звали Ивлинка. И лавка в первом этаже ее домика тоже называлась «Лакомства от Ивлинки». Старушка была там хозяйкой и частенько сама стояла за прилавком.
Была бабушка Ивлинка невысокой, с худыми руками, похожими на птичьи лапки, с живыми черными глазами и чуть хитроватой улыбкой. Ходила бабушка Ивлинка с тросточкой, и веселый, задорный перестук этой тросточки узнавала ребятня на несколько кварталов вокруг – ибо не бывало такого, чтобы Ивлинка отправилась на прогулку без пары сюрпризов в карманах для своих юных друзей. Но последнее время бабушка Ивлинка выходила из дома редко. Зато частенько сидела в лавке, поджидая покупателей.
Вы, наверное, думаете, что в лавке Ивлинка торговала зефиром, сладкими конфетами из марципана и леденцами на палочках? Ничего подобного! Хотя я не виню вас, многие попадались на удочку хитрой вывески. «Лакомства от Ивлинки», как же… Бабушка Ивлинка торговала в своей лавке всякой чепухой. Лавка старьевщика – так могли бы назвать ее лавку в другом городке другие люди… Но только вот в лавке попадались иногда и совершенно новые вещи, а по городу уже давно гулял слух о том, что любой предмет, купленный у бабушки Ивлинки, обладает волшебными свойствами, и всегда идет на пользу новому владельцу, если куплен он с доброй мыслью и теплым словом.
Говорили также, что на поясе у бабушки Ивлинки висит цепочка со старинным ключом. Ключ тот открывает скрипучую дверь потайной каморки – а в каморке той бабушка Ивлинка хранит по-настоящему волшебные и тайные вещи. И если посчастливится кому-то попасть в ту коморку… Что будет с таким счастливцем, каждый додумывал в меру своего воображения, но говорили о старом ключе и таинственной каморке всегда почтительным шепотом.
Впрочем, мне о той каморке неизвестно. Так что вернемся-ка лучше в лавку, тем более что уже почти стемнело. Сквозь витражное окошко видно, как бабушка Ивлинка склонилась над старинными деревянными счетами. «Стук-стук-стук» - поют костяшки. Бабушка Ивлинка подсчитывает выручку за день. Выручка невелика. С тяжелым вздохом убрав счеты в стол, Ивлинка шаркает на кухню – заварить чаю. Тик-тик-так – это поют ходики на стене. Ту-тук, туки-тук – это стучит по полу бабушкина тросточка. Скрипи-крипи-крип – поскрипывают половицы. Вдруг – дзззз-динь – свет в лавке погас.
— Ну надо же, — вздыхает Ивлинка. — Снова лампочка перегорела, окаянная…
Шшшшш-пс – сердито зашуршала спичка. Кркли-кра-скррр – расправил огненные крылышки свечной фитилек. Радостно запрыгали по стенам и потолку лохматые тени – словной молодой пойнтер в предвкушении долгой прогулки.
— Ну что ты будешь делать… — вздыхает Ивлинка. — Придется растопить камин, от одной свечи-то не много проку…
Кряхтя и охая, бабушка наконец развела в камине огонь. Смолистые сосновые дровишки занялись охотно, и теперь похрустывали и покряхтывали, подставляя бока шустро снующим вокруг огненным саламандрам.
Бабушка Ивлинка со вздохом уселась в любимое кресло у камина – устала. Укутала ноги теплым пледом – лохматые тени тут же свернулись у ее ног уютными кошачьими клубками. Чуть прищелкнула пальцами эдак по-особому – и тут же на маленьком столике подле кресла возникла истекающая паром пузатая кружка горячего чаю. Ивлинка довольно кивнула. Хороший намечается вечер.
Тик-тик-так – поют ходики на стене. Трк-тр-крк – кряхтят в камине полешки. Фьюи-фью-тр-шр – снуют саламандры. Шшшш-шшш – шуршат под полом домовитые мыши. Тик-тук-тук.. Тук-тук? Похоже, кто-то стучится в окошко. Нежто гости ночные пожаловали?
Ивлинка торопливо цепляет на нос очки. А и правда гости – вон мелькнула в окне белым силуэтом чья-то ладошка. Ну что тут поделаешь, придется идти открывать.
Скрииии-криииу – неохотно скрипнула заспанная дверь. Эээ, а гость-то невелик. С ладошку размером, едва голубя оседлает… Хотя нет, погоди, не голубя. Вон, филин ночной в упряжи на соседней крыше сидит, кошек пугает.
— Бабушка Ивлинка, выручай. У нас радуга потерялассь!
Ай-яй-яй, вот непутевый народец. Ну что ты будешь делать…
— Ладно, Скрёвен-бренн-атта, заходи в дом, побудь гостем. На твое счастье, есть у меня радуга.
Тик-тик-так – поют ходики на стене. Ту-тук, туки-тук – стучит по полу бабушкина тросточка. Скрипи-крипи-крип – поскрипывают половицы. Дззз-бн – туго поворачивается старинный ключ в замке. Бам – громко хлопает дверь. Какая дверь? Неужто и правда есть у бабушки Ивлинки волшебная каморка?
— Ну вот, Скрёвен, держи свою радугу, — бабушка Ивлинка – когда успела вернуться? – протягивает ночному гостю мешочек из плотной холщевой ткани. — Там еще несколько пушистых облачков, и капли солнечного света – вам под горой, поди, все сгодится. Только уж в другой раз не теряйте свою радугу…
Едва выслушав треть благодарностей, бабушка Ивлинка решительно выставляет гостя за порог. Вот еще выдумал, ночь словами городить… Устала бабушка, хочет посидеть у огонька. Да и чай, поди, остыл совсем.
Тик-тик-так – поют ходики на стене. Трк-тр-крк – кряхтят в камине полешки. Фьюи-фью-тр-шр – снуют саламандры. Шшшш-шшш – шуршат под полом домовитые мыши. Шур-шур-шур… да сколько же мышей у бабушки в подполье для такого шума, шелеста, и шуршания? Аааа, то не мыши, то новый гость ночной по стене шоркает, тенью притворяется.
— Бабушшшшка, душшшшенька, сссспасссиии… Исссстончилсссся я, иссссохссся…
— Да все потому, друг мой, что уж больно ты незаметен… Как тебе не пропасть, ежели лица твоего никто разглядеть не может? А кому в глаза посмотреть нельзя, в том силы нет. Ладно, помогу горю твоему…
Тик-тик-так – поют ходики на стене. Ту-тук, туки-тук – стучит по полу бабушкина тросточка. Скрипи-крипи-крип – поскрипывают половицы. Дззз-бн – туго поворачивается старинный ключ в замке. Бам – громко хлопает дверь. А вот и бабушка Ивлинка, спешит назад, несет в руках масок цветных охапку.
— Вот, бери. Да не выбирай одну, все забирай. Велика ли радость – всю жизнь с одной миной на лице проходить… Ты их примеряй, да сам примеривайся. Как почувствуешь, что одна прирастать начинает – та, значит, твоя. Ты остальные отпусти тогда, они сами дорогу домой найдут. А та, которая прирастет, со временем меняться станет… Только уж смотри, не потеряй снова!
— Спассссибо, душшшенька, удружжжила…
— Ладно-ладно, иди. Да смотри, мышей моих не распугай, а то сыр попортится…
Беспокойная ночка выдалась у Ивлинки. Вот всегда так – только растопишь камин, гости тут как тут, словно мотыльки, на огонек собираются…
Тик-тик-так – поют ходики на стене. Трк-тр-крк – кряхтят в камине полешки. Фьюи-фью-тр-шр – снуют саламандры. Шшшш-шшш – шуршат под полом домовитые мыши.
— Бабушка… а можно и мне у огонька погреться, с ящерками поиграть?
Вот те на! Как же это? Пропустила нового гостя Ивлинка, не углядела. Ну-ка, подойди поближе, дитятко, дай нам на тебя поглядеть…
— Кто ты, кроха? Как попала в мою лавку?
— Я-то... Марта я. Гастона-пекаря дочка. Папка меня как-то раз приводил в твою лавку, бабушка, стеклянных птичек покупать к весеннему равноденствию, помнишь? Ты нам с братом еще улыбалась тогда. И птичек отдала совсем задёшево, всего за пару грошей… Уж мамка радовалась, Господу на тебя молилась.
— Ой, дитятко, да неужто мне всех вас, смертных, упомнить… Да ты проходи, садись поближе к теплу. И ящерок, значит, моих тебе видно?
— Ящерки уж больно разноцветные, бабушка. Нежто такие взаправду бывают? Словно звезды расписные, как у Боженьки в небесах. Я когда болеть-то стала, мамка мне много про небеса рассказала. И про Боженьку на небесном престоле, и про ангелов с крыльями…
— Ах вот оно что… А ты, дитятко, хочешь к Боженьке на небо?
— Да нежто меня возьмут к ангелам да девам небесным? Да и скучно там, поди… Мне бы вот стеклышек цветных, как твои ящерки… и чтоб малина была, и земляника… солнышко в лугах да лесах землю грело… птички пели, да стрекозы, да сверчки запечные… и чтоб мамка была…
—Нууу, деточка, не плачь, утри слезки. Пойдем-ка со мной, покажу тебе цветных стеклышек…
Тик-тик-так – поют ходики на стене. Ту-тук, туки-тук – стучит по полу бабушкина тросточка. Скрипи-крипи-крип – поскрипывают половицы. Дззз-бн – туго поворачивается старинный ключ в замке. Бам – громко хлопает дверь.
— Ой, бабушка, да нежто так бывает всамделе? Все цветные, да огромные, да вертятся…
— Бывает, дитятко. Еще и не такое на свете бывает… Выбирай любой.
— И что? Ты мне кусочек с собой дашь? Чтобы не скучно у Боженьки на небе было?
— Вот еще… я тебе весь подарю. Будешь в нем жить, и горя не знать.
— Как это, бабушка?
— Вот непоседа… выбирай, какой по нраву, и увидишь…
— Вон тот, бабушка… Будто ромашка, и зеленый плющ, и ветер в поле пшеничными колосьями играет…
Тик-тик-так – поют ходики на стене. Трк-тр-крк – кряхтят в камине полешки. Фьюи-фью-тр-шр – снуют саламандры. Шшшш-шшш – шуршат под полом домовитые мыши. Бабушка Ивлинка мирно дремлет в любимом кресле. Славная, все-таки, ночь вышла. Один мир пристроила – и то дело. Еще восемь осталось…

Current Mood: мырррчательное
Current Music: окенские волны шумят в наушниках

На всякий случай напоминаю всем записавшимся, но не заплатившим - 10 мая заканчивается сбор денег за второй том Заповедника сказок. Если заказ не будет оплачен вовремя, он аннулируется. Если у кого-то возникли сложности с оплатой в срок, пожалуйста, свяжитесь со мной ДО 10 мая.

Апрельские сумерки пахнут морем. Впрочем, морем тут пахнет круглый год. А эти апрельские сумерки, кроме моря, пахнут еще свежей сдобой из ближайшей пекарни, крепким кофе из картонного стаканчика, мужской туалетной водой с чуть горьковатым привкусом цитруса и влажной шерстью моего шарфа в крупную шотландскую клетку. Я сижу на самом краю крыши, свесив ноги в мокрых кедах в глубокий колодец, образованный тремя старыми девятиэтажками. Надо мной проплывают в темнеющем небе лохматые, вихрастые облака. Где-то в вышине кричит свое вечное тоскливое «Кайя!» серебристая чайка. Внизу зажигаются уютные рыжеватые фонари, и машины пробираются вдоль улиц словно на ощупь, оставляя за собой отчетливый светящийся хвост. Стас лежит на плоской крыше у меня за спиной, легкомысленно закинув руки за голову и простодушно улыбаясь медленно проступающей на небе дымчатой луне. Когда он валяется вот так, меня всегда мучает один вопрос – куда деваются крылья? Или, если они никуда не деваются, удобно ли на них лежать вот так, запрокинув руки за голову? Не помнутся ли перья? Не останется ли на спине синяков? И как…
— Тебя волнуют такие забавные глупости, — усмехается вечернему небу Стас. — До сих пор никто не спрашивал, куда деваются крылья. Впрочем, до сих пор мне не приходилось ни с кем вот так гулять по крышам… —приподнявшись на локте, Стас смотрит на меня камышовыми глазами, и я вижу, что в них прячется лукавая усмешка. — В общем, ты не волнуйся. Крылья появляются только тогда, когда нужно. А в другое время их нет. И перьям ничего не сделается…
Вы уже догадались, разумеется. Ну да, он ангел. Бывает.
Мы познакомились со Стасом около полугода назад, в больнице. Стас тогда еще не был ангелом, а я тогда еще не гуляла по крышам. Так что мы оба сильно изменились за последние шесть месяцев. Впрочем, это неважно. Ведь по большому счету, удовольствие от беседы определяется вовсе не наличием оперения на определенных частях тела…
— Иди сюда. Я тебе кое-что покажу!
Стас подходит неслышно и садится рядом, также свесив в небо босые ноги в старых джинсах. Становится немного теплее, и гораздо отчетливее пахнет цитрусом и сандалом. Cerutti. Странно. Когда я была маленькой, я знала совершенно точно, что ангелы пахнут книжной пылью и церковным ладаном.
— Пффф… — Стасу смешно. — Ты просто кладезь невежества, душа моя. Книжной пылью и ладаном пахнут церковные мыши.
Смеемся вместе. Со Стасом хорошо смеяться. Он легкий. И с ним всегда… трудно объяснить… всегда просто и пусто, как летают в небе птицы… Sancta simplicitas. Но гораздо сложнее, чем привиделось бедняге Гусу…
— Ну показывай уже, что ли…
— Смотри. Их на самом деле много, но я покажу тебе только самые любимые...
— Кого много-то?
— Не кого, а чего, чучело! Окон, разумеется. Окон, светящихся в темноте. Смотри! Сначала вон то – видишь, слева, на верхнем этаже?
— Пузатый бородач в полосатом свитере?
— Ты неправильно смотришь. Даже странно, что приходится объяснять это ангелу… Смотри еще раз.
— Аааа… ничего себе! И он бросил совсем все?
— Ага. Зато теперь он занят любимым делом. Изучает дельфинов, работает в Институте биологии моря. Пока ассистентом, но я думаю, все у него получится. И еще у него теперь есть Катя. По средам и пятницам они ходят в кафе, иногда он остается у нее, спит на старом скрипучем диванчике… Но вот увидишь, к зиме они будут жить вместе.
— Обещаешь?
— Конечно. Теперь вон то — прямо по центру, четверное сверху.
— Девочка с собакой?
— Ну, Стас же! Не придуривайся!
— Ладно, хорошо. Слепая девочка и собака-поводырь.
— Она танцует.
— Собака?
— Вот дурак! Девочка. Она танцует фламенко.
— Да ладно… откуда ты знаешь?
— Знаю. Она мечтает поехать в Испанию, но боится, что с Савушкой ее не пустят в самолет.
— Пустят. Смотри внимательно – видишь? Этим летом они будут гулять по Барселоне…
— Ой, точно! Ну ладно, смотри следующее. По диагонали направо, третье внизу.
— Кукольных дел мастер. Я его знаю. Его куклы мы дарим умирающим детям к Рождеству.
— Почему?
— Потому что с ними не страшно умирать.
— Значит, он из ваших?
— Еще нет. Но уже скоро. Ты навестишь его незадолго до конца?
— Конечно. Он любит теплое молоко и мягкое имбирное печенье. Мне не сложно…
— Спасибо, хороший мой.
— Дальше? Вон то, маленькое, на самом верху.
— Гном какой-то…
— Сам ты гном! Это Карлуша.
— Карлуша – борец за чистоту улиц этого маленького сегмента вселенной. Почетный дворовой!
— Ну не ерничай! Посмотри – в этом дворе все зацвело почти на две недели раньше срока. Кроме того, он пишет письма.
— Какие письма?
— Обыкновенные письма. Бумажные. Добрые, хорошие, простые письма. О том, что происходит вокруг. О том, как плывут в небе облака, и как растет трава. О том, что все обязательно будет хорошо. Иногда он рисует небольшие наброски пастельными мелками. Иногда пишет стихи. Аккуратно складывает все это в конверты. И потом отправляет.
— Кому?
— Людям. Незнакомым людям. Просто пишет адрес без имени и отправляет письмо. И знаешь – ни одно еще не вернулось. Все нашли своих адресатов.
Стас недоверчиво косится на меня. Потом легонько поводит плечом – и мне на колени падает белоснежное перо.
— Ты ему передай, ладно? Оно давно уже ищет его… Слишком хорошо спрятался.
— Ладно. Передам.
— Следующее я покажу! Прямо по курсу, на пятом этаже.
— Рыжая комната с веснушками? Там живет сказочница и ее крыс Мартын. Летом они сбегут в Крым, и она напишет там свои самые лучшие сказки – напитанные звездным небом, полуночным ветром с моря, медовым ароматом луговых трав, дымом костра и шелестом древесных крон. И там же она навсегда оставит Мартына. Будет горько плакать. И станет чуточку старше.
— Думаешь, станет? Настоящие сказочники ведь не становятся старше. Только мудрее. Думаю, у нее тоже получится…
— Возможно. Веснушки – это весомый аргумент. Теперь вон то, с голубыми занавесками.
—Так-так-так… фея запечных сверчков и замочных скважин. Угадал?
— Да ну тебя! У нее пятеро детей, видишь? Один свой, остальные приемные. Она работает мамой. И у нее растут счастливые дети. Здорово же?!
— Она не работает, малыш. Она просто живет – так, как ей было предначертано. Это действительно редкий дар. Снимаю шляпу! Давай последнее, и по домам, а то уже скоро светать начнет…
— Ладно. Смотри влево, третье окно сверху с дальнего края…
— Трень-брень, на дворе плетень… Раз-два, все нам трынь-трава…
— Стас, ты чего?
Смеется.
— Там мальчишка. Читает под одеялом Крапивина. Я таким же был в детстве… Бестолковым обормотом, мечтателем и пустомелей.
— Но ты же вырос. И стал выдающимся человеком.
— Ага. А потом умер. И стал ангелом.
— А потом?
— Что – потом?
— Ну не знаю… ведь должно же быть какое-то потом? Вот ты был мальчишкой. Потом стал взрослым. Прожил какую-то жизнь. Потом умер. Стал ангелом. Гуляешь со мной по крышам, укачиваешь ветры на звездных качелях, заплетаешь медовые сказки мышам. Но когда-то ведь это закончится. А что потом?
Стас обнимает меня за плечи и прижимает к себе. А я и не заметила, как стало холодно. На иссиня-черном небе огромным сырным огрызком болтается луна. Задувает с моря пронзительный ночной ветер, чуть слышно доносится до нас звук прибоя. Ночь на мягких лапах крадется по земле к западу. Скоро рассвет.
— Тебя волнуют такие забавные глупости, малыш…— в камышовых глазах Стаса снова искрятся смешинки. — Нет никакого потом. Есть сегодня, сейчас – эта ночь, эти звезды, этот ветер… А потом… когда оно придет, тогда и узнаем.

Current Mood: задумчатое
Current Music: ДиДюЛя

Current Mood: задумчатое
Current Music: ДиДюЛя

updated 14.03.12 20:55

Дорогие друзья!
С радостью сообщаю вам, что началась подписка и сбор денег на второй том Заповедника Сказок. Подробности, дразнительный ролик и электронная версия книги - тут.
Если вы хотите заказать второй том и оплатить заказ через ПейПал, оставляйте свои заявки в комментариях к этому посту (с указанием имени, мейла, колличества экземпляров, точного адреса для доставки и желаемого способа доставки). Комментарии по умолчанию скринятся. Заявку можно также оставить личным сообщением в ЖЖ, по телефону +447429282956 или прислать мне на адрес электронной почты - kroharat@inbox.lv. Убедительная просьба - указывайте, пожалуйста, свой действующий мейл, чтобы у меня была возможность связаться с вами вне пределов жж!
На все мейлы я стараюсь отвечать в течение суток. Если за это время вам не пришел ответ - возможно, ваше письмо попало в спам. В таком случае свяжитесь со мной, пожалуйста, другим способом.
Стоимость одного экземпляра - 470 рублей. При переводе денег за покупку PayPal берет с владельцев аккаунта комиссию 3,4% от перевода +0,20 GBP. Поскольку проект наш не коммерческий, и никакой прибыли мы не получаем, комиссию PayPal нужно оплачивать заказчикам. Итого с учетом комиссии и банковского курса на сегодняшний день (0,0215 GBP за один российский рубль) стоимость одного экземпляра составляет примерно 11 британских фунтов стерлингов *10,68 GBP для ценителей математической точности :)) *
Именно эту сумму, умноженную на колличество заказываемых экземпляров, вам нужно перевести на мой счет PayPal - pankratova@balticom.lv
Можно воспользоваться кнопкой для платежей внизу. Поскольку стоимость зависит от вашего заказа, кнопка требует "пожертвований", ибо их объем можно вводить вручную :). Подтверждение о получении платежа я вышлю на указанный вами мейл.
Как и в прошлом году, Заповедник поддерживает волонтерскую группу "Конвертик для Бога" - все остатки денежных средств, если таковые возникнут в результате изменения курса валют, пойдут на детскую благотворительность. Вы также можете перечислить чуть больше, чем стоит ваш заказ, если хотите пожертвовать что-то "Конвертику".
Если вам необходима почтовая доставка, стоимость ее вы можете рассчитать самостоятельно на сайте Почты России вот по этой ссылке - http://www.russianpost.ru/rp/servise/ru/home/postuslug/autotarif Там нужно выбрать раздел "автоматический тарификатор международных отправлений" - и далее, выбрать свою страну проживания, вид отправления - заказная бандероль, способ пересылки - авиа. Вес одного экземпляра книги - 1200 гр. Пожалуйста, обратите внимание - в один пакет бандероли принимают не более 2-х книг. Поэтому большие заявки будут дробиться и отправляться отдельными бандеролями. Пакеты, чтобы отличать, при отправке будут помечены в адресном поле как 1/2 и 2/2 или 1/3 2/3 3/3 и т.п. Также мейлом вам будут сообщены регистрационные номера. Стоимость доставки вам нужно добавить к стоимости своего заказа перед переводом денег. Если у вас возникли сложности с расчетом стоимости доставки - напишите мне, я помогу посчитать.
Еще раз прошу вас быть точными при указании своих контактных данных и подсчетах стоимости вашего заказа - это позволит избежать задержек и потери денег при возвратах и аннулировании неверных платежей.
Со всеми вопросами и сомнениями смело обращайтесь ко мне - я не кусаюсь :))
Желаю всем нам поскорее получить в свои лапсы эту замечательную книгу!
Мурк. Ваша Хомяка :))

Current Mood: мерзнутельное
Current Location: на лодке )))
Current Music: чайки все еще орут

Истории из жизни...

Page Summary