Черные закорючки

Когда ярится зимняя вьюга, и суровые ветра с треском рвут непрочный саван декабрьской ночи, Белые Сестры танцуют, босые и невесомые, под одиноким ясенем, выпевая хриплыми, гортанными голосами гимны уходящему времени. Ягоды омелы над их головами наливаются рубиновым светом и стекают кровавыми каплями в нетронутый снег. Танцуют Белые Сестры, ярится вьюга, медленно умирает ночь, рождая новое солнце… Здравствуй, Йоль.

Уютным белым клубком Лео свернулся у камина. В дни, когда за окном сугробы и долгая ночь, Лео становится удивительно домашним и ласковым. И всегда белоснежным. Триша думает иногда – дань ли это уважения хрупкому и недолгому торжеству декабрьского снега? Или Лео просто устает за год от пестрых шкурок и шебуршистых полосок на хвосте? Кто знает… 
За окном вьюжная и тревожная ночь. В доме же тепло, уютно и покойно. Ручная домашняя тьма укутала густыми фетровыми складками углы и изгибы, задрапировала окна и дверные проемы. В коконе тишины сидит на пестром коврике у камина Триша. У ног ее свернулся белым клубком Лео. Пахнет праздничной выпечкой, пряным вином, искрящимся утренним морозом, рыжими мандаринками и хвоей. Потрескивает в камине ясеневое полено. Одинокая свеча в пузатом стеклянном бокале трепещет и бьется, изгибаясь в причудливом танце. Шуршат где-то по углам невидимые праздничные гномы, пакуют подарки. Прозрачными мотыльками слетаются на огонек торжественные истории и легковесные сказки. Триша жмурится довольно и ласково поглаживает Лео. Уже совсем скоро…

Мне кажется иногда, что на свете нет ничего, кроме бесконечной зимней ночи. Нет солнца, нет теплого весеннего ветра, нет птичьего гомона и звонкой капели. Не существует бодрящих брызг соленой морской воды, нежной ласки теплых капель летнего ливня на щеках и колких прикосновений  костра в осенних сумерках… Лишь вечная, бесконечная зимняя ночь. Пронзительная ясность вьюги. Хрупкая нежность поземки, заметающей мои следы. Нескончаемый танец снежинок. Холод. Льдистый перезвон небесных колокольцев в вечной мерзлоте декабрьского неба. Одиночество и пустота. Я слыхал, разумеется, что зимняя ночь не вечна. Но много ли толку в сухом знании ума, когда глазам моим, и рукам, и чувствам знаком лишь снег, холод и тьма? Бесконечная тьма, смотрящая в глаза вечности… Из года в год, из века в век я бреду по заснеженным дорогам декабря, сплетая замысловатую вязь бессмысленных слов и жадно заглядывая в рыжеющие во тьме окна…

Часы бьют полночь – медленно и густо, словно маятник их вязнет в густой карамели. Триша, вскинувшись, прячет лукавую усмешку в уголках глаз и легонько тянет за хвост дремлющего Лео.
— Вставай, лежебока, пора!
Лео недовольно ворчит, но все же следует за своей хозяйкой к окну, становясь серебристо-серым, гладким и скользким. Триша, уже откровенно смеясь, распахивает окно навстречу вьюге и кидается в объятья Белым Сестрам – дождалась! Кот невесомой тенью ныряет в сугроб. Минута, другая – и вот Лео важно шагает по садовой дорожке. В зубах у него корчит рожицы и возмущенно пищит белоснежная зимняя мышь. Поземка заметает следы, слизывая их шершавым языком. Триша, дурачась, играет в снежки с белками в зимних шкурках. Белые Сестры, взявшись за руки, водят хоровод под ясенем, стоящим наособицу – уже не в саду у Триши, но еще не в лесу. Вот одна из сестер запевает протяжную песню, другая подхватывает, потом еще одна и еще – и вот уже растекается над миром молочным туманом Зимняя Песнь. Началось!
— Ну где же ты, Йоль?!
Триша стоит у калитки и пристально вглядывается в начинающую серебриться робким утренним светом тьму. Неужто опять заплутал? Ведь все знаки совпали, все истории сложились… Но вот сквозь серебристую взвесь снега, тумана и снов проступает темный силуэт, и Триша выдыхает, осторожно и медленно. Путник в долгом плаще, с посохом и заплечным мешком. Бредет, чуть загребая ногами снег, словно устал уже так давно, что и сам не помнит. За спиной у него скалят зубы льдистые псы, оберегают хозяина. Над головой – кусочек ясного звездного неба – то ли царская корона, то ли мученический венец. Бредет, не поднимая головы… Триша, всплеснув руками, кидается навстречу. Вскинувшиеся было псы узнают и отступают ворчливо. Путник, встрепенувшись, смотрит сперва настороженно, но потом узнает – и улыбается глазами. И словно становится моложе. И счастливее.
— Здравствуй, сестренка…
— Здравствуй, братец! Отдохнешь у нашего камелька? Тебя здесь ждали.
—Отдохну, коли ждали… Показывай дорогу, сестренка.

На мягких, неторопливых лапах подкрался рассвет, укутав мир кружевной пелериной туманов и морозных узоров. Спит ветер. Спит вьюга, свернувшись мягким, пушистым клубком под кустом бересклета. Спят люди в домах и ангелы на небе. Спит мир. Уснуло время. Огромная, всеобъемлющая тишина заполнила собой все щели мироздания. И лишь в маленьком домике на вершине холма потрескивает в камине огонь. Рыжий Лео лениво трогает лапой сладко дрыхнущую на пестром коврике мышь. Закипает на кухне чайник. Пахнет свежим морозным утром, крепким кофе, круассанами и самую капельку вербеной и лавандой. Триша уютно суетится на кухне, готовит завтрак. А непутевый братец ее, забравшись на широкий подоконник, легкомысленно болтает ногами в длинных полосатых чулках, и напевает себе под нос, не скрывая улыбки:

Lully, lullay, Thou little tiny Child,

Bye, bye, lully, lullay.

Lullay, thou little tiny Child,

Bye, bye, lully, lullay.

O sisters too, how may we do,

For to preserve this day

This poor youngling for whom we do sing

Bye, bye, lully, lullay.

Herod, the king, in his raging,

Charged he hath this day

His men of might, in his own sight,

All young children to slay.

That woe is me, poor Child for Thee!

And ever mourn and sigh,

For thy parting neither say nor sing,

Bye, bye, lully, lullay.

http://www.youtube.com/watch?v=3wE4wYDW11A
http://www.youtube.com/watch?v=L3vlYdBU2ko
http://www.youtube.com/watch?v=MDCnHJ5QqK4
http://www.youtube.com/watch?v=dG86r2dx5yo
http://www.youtube.com/watch?v=D99cDy9sJuk

Иногда Триша приходит в порт. Провожать корабли.

Она осторожно спускается по деревянным сходням причала, ласкает босыми ступнями ершистые и занозистые доски. Ни одна из них не обидит, Триша знает. Дымчато-голубой Лео сторожко ступает рядом, поджимая лапы и подергивая хвостом. Корабли он уважает, а воды опасается. Не ладится нынче у Лео с соленой морской водой, хотя раньше вроде дружили. Вот плеснет волна, брызнет игриво янтарными каплями  – и Лео, передернувшись, становится иссиня-черным. Не одобряет. Триша смеется и берет кота на руки. Лео терпит.  Другого не стерпел бы, а Тришу терпит. Все лучше холодных капель на шкурке…

Корабли встречают Тришу степенно. Они полны достоинства – огромные двух- и трехмачтовые исполины, величаво смотрящие вдаль. Триша не знает, кто из них галеон, кто фрегат, а кто шхуна – но она знает их всех по именам. Знает их повадки и нравы, их тайные раны и громкие успехи. Триша помнит, где дом каждого из них – и корабли принимают ее за свою. Чуть заметно кивают мачтами с убранными парусами, добродушно поскрипывают фальшбортами. Триша идет вдоль причалов не торопясь, раскланивается с каждым. Чуть помедлит у одного, что-то неслышно шепнет другому, мимолетно коснется тонкими пальцами третьего…

В самом конце дальнего причала Тришу встречает давний знакомец, мокрый и пронзительный северо-западный ветер. В иной стране его назвали бы мистралем, а здесь у него нет имени, и оттого он свободен и игрив. Ветер нетерпеливо перебирает Тришину юбку цвета морской волны и вплетает веточки сухой лаванды в ее растрепанные волосы. Ерошит шерсть на загривке Лео – и молочно-белый кот, вдруг спрыгнув с Тришиных рук, подходит к самому краю причала и садится там. И пристально глядит в беспокойную воду. Похоже, не все они  договорили между собой – Лео и море.

— Знаешь, ветер переменится к вечеру. Старик сказал, уходим в полночь… Потерпи немного.

Триша медленно оборачивается. Недоверчиво смотрит в ласковые карие глаза.

— Ты меня знаешь?

Слышит в ответ смех – но не обидный. Добрый. Улыбается сама, прячет улыбку в уголках глаз.

— Старик сказал – в каждом порту обязательно находится девушка, встречающая корабли. Ты кого ждешь? Суженного? Хотел бы я, чтобы и меня кто-нибудь ждал…

Трише совсем смешно. Молодой моряк, неопытный. Не разглядел ни кисточек с перьями на концах простого кожаного пояска, ни амулета на запястье, ни силы в глазах. Иначе не заговорил бы вот так запросто с госпожой ведьмой. Но Триша не обидчивая. Разве ей жалко?

— Я не встречаю, Грегори. Я провожаю. Не людей – корабли…

Глубоким омутом на миг становятся глаза юной колдуньи. Триша поспешно отворачивается, плотно сжимает веки. Но уже слишком поздно. Ах, Грегори, Грегори… Неужто матушка не наставляла тебя перед дальней дорогой, неужто не учила не смотреть  в глаза тоскующий ведьме…

— Послушай, Грегори, — голос Тришы нарочито весел, словно она и правда верит, что все еще можно повернуть вспять. — Я сделаю тебе подарок. Возьми, вот, бери же, ну?! Это хороший оберег, верный. Он приведет тебя домой, в какие бы края не завела судьба. Ты только послушайся его, хорошо? Он поведет тебя сам, ты только ступай за ним след в след. След в след, понял?! След в след!

След в след… Один за другим покидают гавань корабли. Триша стоит на самом краю причала. У правого плеча ее затих уставший за день ветер. У левого колена выгибает спину рыжий Лео, жмурится насмешливо в глаза непоседливым волнам. Триша шепчет чуть слышно – заклинания, пожелания доброго пути и имена. Высокий трехмачтовый Якоб, остроносый Франциск, пузатый и грузный Филлипе, юркий Бартоломью… и совсем небольшой, еще немного неуклюжий Грегори. Ничего, малыш. Ты только следуй за оберегом след в след. След в след, слышишь? И, если вернешься, обязательно посмотри в глаза своей матешке…

Обычно Триша не любит торговаться. Ни к чему ей эти долгие разговоры да лукавые взгляды, прищелкивание пальцами и быстрый треск кастаньет. Она многое может себе позволить и всегда берет то, что ей нужно, не торгуясь. Да и мало кто осмелится совсем уж нагло обсчитать госпожу ведьму…

Исключение Триша делает только для торговца словами.

Зовут его Леонардо, и Триша, чуть усмехаясь, кличет его Лео. И добавляет, что будь у ее кота чуть меньше полосок на хвосте и пятен в биографии, он справился бы с этой работой не хуже. Лео в ответ на такое всегда возмущенно шипит и становится дымчато–серым, а Леонардо улыбается, не обижаясь. Он знает себе цену. И цену своему товару.

Торг Триша всегда начинает издалека.

— Полагаю, вы не станете спорить, любезный Лео, что слова нынче измельчали? Вечные ценности упали в цене, и никого теперь не удивишь «вечной любовью» или «дружбой до гроба». Вы согласны, друг мой?

Лео согласно мырчит что-то невразумительное, и молочно-белым комком утреннего тумана перетекает Трише на колени. Леонардо хитровато щурит левый глаз.

—Мы никогда не были с вами друзьями, госпожа ведьма. Слишком разное у нас ремесло. Но честный торг возможен. Вы желаете в этот раз слов дружбы и любви?

Леонардо не скрывает своего удивления. Триша досадливо морщится и отводит взгляд. Лео мирно дрыхнет у хозяйки на коленях золотисто-рыжим комком теплого летнего полдня.

— К чему мне слова любви, господин торговец? На центральной площади я получу охапку их за жалкий медяк… а то и даром отсыплют, не скупясь. К чему мне слова дружбы? Раньше они ценились, как десяток полновесных монет, а теперь… Грош им цена, да и то дороговато выйдет. Нет уж, господин торговец, дурѝте головы городским простушкам! Ненужную двух-трех-сложную чепуху я куплю горстями у старой знахарки, три медяка да баночка меда за пригоршню. А вы мне подавайте свой настоящий товар!

Триша лукаво улыбается и азартно хлопает ладонью по подлокотнику. Лео, потревоженный хозяйкой, серебристой сумеречной тенью ускользает в сад, недовольно помахивая хвостом. Леонардо откровенно любуется любимой клиенткой, пряча добродушную улыбку в морщинках у глаз. Ему нравится эта игра.

— Только ради вас, госпожа ведьма… — он осторожно достает из-за пазухи замшевый мешочек и аккуратно вытряхивает на ладонь несколько слов. Ладонь у него длинная, жилистая. Триша, склоняясь к словам, с удивлением успевает заметить странные переплетения линий судьбы и жизни на этой ладони. Хмыкает. Озадаченно поднимает взгляд.

— Вот эти? Где вы их достали, господин торговец? Это же настоящая редкость, Лео…

Леонардо кивает, довольно улыбаясь. Редкость, да. Другого он ей не предложил бы. Триша осторожно, кончиком пальца касается одного слова. Лео, почти незаметный – черное в черном – ободряюще трется о ее ноги пушистым боком. На хвосте его – запах мокрого сада и золотистая пыльца с крылышек ночных фей.

— Я возьму вот это… Ммммм… Два золотых, да? — Триша определяет цену на глазок.

Леонардо смотрит на нее со смесью грусти и восхищения во взгляде. Вот это… Десятки бессонных ночей, сотни искомканных фраз и истерзанных историй… Судьбы, перекрестки, расставания и встречи, недоразумения, озарения и хрупкая нежность на кончиках пальцев… Вот это – он отдал бы ей бесплатно, и дал бы в придачу еще одно, хрустящее, свежее и чуть искрящее на языке – стоит ей только попросить…

— Да, госпожа ведьма. Два золотых. И баночка меда. Липового.

Триша с улыбкой наклоняется к корзинке. Она знала, что он попросит. И вот…

Маленькая баночка жидкого солнца. Два золотых кругляшка, нелепо перекатывающихся на ладони. Шелест травы – полосатый Лео охотится на крохотных рассветных мотыльков… Маленький замшевый мешочек.

Сделка.

— Как думаешь, Лео, он придет?

Лео, деловито вылизывающий переднюю лапу, недоуменно посмотрел на слегка зардевшуюся Тришу. Раньше она никогда не сомневалась. Муркнул что-то ворчливо-успокоительное и снова принялся намывать гостей. Точнее, гостя…

В парке было тихо. А еще темно и снежно. Царапучими угловатыми снежинками падали с неба звезды, едва заметно искрились в отсветах далеких уличных фонарей важно насупленные сугробы, холодными мурашками пробегал по позвоночнику декабрьский ветер, уши плотными комками ваты забила особая, сторожкая снежная тишина. Лео, белоснежно-прозрачный под цвет окружающего мира, закончил умываться, осуждающе глянул на Тришу, распушился для тепла – и девушка с благодарностью запустила окоченевшие и покрасневшие от мороза пальцы в  густую, шелковистую  шерсть. Лео муркнул что-то еще – теплее, мол, одеваться надо, раз уж забрела в эту зимнюю сказку, куда годится – из осени да в сугроб почти босиком. Триша только повела плечом чуть виновато – она не ожидала оказаться на скамейке зимнего парка, на этот вечер у нее были совсем другие планы…  Совсем уж было собралась объяснить Лео, что на столе в кухне до сих пор горит, потрескивая, керосиновая лампа, чуть поблескивают спицы с неоконченным вязанием, а в чашке истекает ароматным паром чай с липовым цветом – но замерла, услышав шаги за спиной. По заснеженной парковой дорожке, чуть поскрипывая свежевыпавшей тишиной, шел он.

Лео, обернувшись на звук, вскинулся с радостным мявом и бросился гостю под ноги, почти по брюхо утопая в новорожденном снегу. Боднул головой, приластился, оставив пару шерстинок на шершавой ткани брюк, помурлыкал совсем несолидно, как котенок. Потом заметил у пришедшего за спиной своего старинного дружка, неуверенно топчущегося у запорошенного  фонтана – и одним прыжком перепрыгнув заснеженную дорожку, повалил его в сугроб.

— Эни-бени-раба! – насмешливо проскрипел вместо приветствия грифон, одним движением лапы отправляя Лео в кипу холодного мокрого пуха.  – Котейка… хороший котик.

Лео, вскинувшись с победным мявом, задними лапами закидал грифона снегом по самые крылья, а потом, торжествующе задрав хвост и воинственно завывая, огромными скачками унесся вглубь парка. Грифон затрусил следом, скрипуче хохоча и выкрикивая что-то непристойное.

— Вот же оболтусы!

У него был глубокий, как будто обволакивающий голос.

Триша сидела на самом краешке скамейки, замерев, словно ледяная скульптура, и не смела обернуться. Она почувствовала, как ей на плечи легли тяжелые ладони – и ей сразу стало тепло, а холодные мурашки декабрьского ветра превратились почему-то в бабочек. Она хотела обернуться – правда, очень хотела. Но не могла. Не такое ее ремесло. Ведьме ли смотреть в глаза ангелу? Даже такой ведьме, как Триша…

- Как ты, малыш? Я слышал, у вас в городке была ярмарка… Старый Глостер передавал мне от тебя привет – ярко-желтый, как цыплячий пух, в смешных рыжих крапинках. Я сразу понял, что это твоих рук творение. А еще, говорят, над Городом видели птицу цвета ночного ветра… И еще, говорят, в полях зацвели белоснежные маки… И еще, говорят, все дороги теперь ведут к морю… Грядут перемены, хороший мой. Грядут перемены, малыш…

Он говорил еще что-то, а Триша сидела, укутываясь в его слова, словно в ласковую, теплую шаль, и капель непрошеных слез, стекая по щекам, капала с подбородка. Маленькие капельки застывали на лету, становясь разноцветными, и с едва слышным звоном падали в небо.

— Звездопад в Рождественскую ночь… Должно быть, год будет славным! Прощай, малыш, мне пора. До новой встречи, если она состоится…

Триша почувствовала, как тепло покидает ее тело, и злые мурашки ревнивого ветра снова воровато крадутся вдоль хребта. Она встала, чуть пошатнувшись, ухватилась рукой за спинку скамейки – но тут же отдернула руку, зло укушенная холодным чугуном тонко выкованных розовых шипов. Почувствовала сочувствующее тепло кошачьего тела у левой ноги.

— Домой, Лео… — едва слышно прошептала она, слизнув крохотную рубиновую капельку с уколотого пальца. — Это не наша сказка, и я не засну волшебным сном на сто лет, чтобы проснуться от поцелуя принца под радостный звон церковных колоколов в канун Рождества… В нашей сказке куда больше темных углов, паутины, и страха – и куда меньше принцев, розовых ленточек и сахарных фигурок на праздничном торте. Но любая сказка должна завершиться… Только в одних сказка «они живут долго и счастливо», в других «остаются у разбитого корыта», в третьих «ветер разносит их имена по свету».  А у нашей сказки нет конца – и пусть в такой сказке бывает много грусти и одиночества, в ней обязательно есть что-то, чего часто не бывает в других сказках, даже со счастливым концом… надежды.

Дымчато-черный Лео, под цвет густеющей декабрьской ночи, согласно мурлыкнул, боднув Тришу головой. Он-то знал – встречи, случающиеся словно невзначай на пороге нового года, не бывают напрасны. Никогда.

Меня тут все еще нет. Но сказку я вам расскажу :) Слишком уж я люблю Заповедник, да и тема славная. Простите, как-то многабукафф получилось.

О Трише и Лео

Вообще-то, Триша не любит ходить за покупками. Долго это, да скучно, да корзинка по дороге домой тяжелеет с каждым шагом.  Черный кот Лео крутится под ногами или убегает в переулки и заросли ежевики – так что и не дозовешься его потом… Вот Триша и старается ходить за покупками пореже.  А то и вовсе попросить чего надобно с голубиной почтой, а старый Януш потом к самой калитке привезет. Только и останется, что открыть дверь да в дом занести. Не любит Триша ходить за покупками… То ли дело – ярмарка! Триша очень любит ярмарки.

«Ярмарка!» — приговаривает она, крутясь перед зеркалом в новой юбке в пол. «Ярмарка, ярмарка, ярмарка!»

Дымчато-серый Лео снисходительно поглядывает на нее с подоконника – это у него любимое место, особенно пригожими осенними днями, когда низко стоящее солнце бесстыже заглядывает в окна.

— Ярмарка!— почти кричит Триша, пританцовывая со связкой бус в руках. — Слово-то какое, Лео, а?! Словно карамельку во рту перекатываешь – ЯР-МАР-КА!!! — и Триша весело хохочет. Выбирает нитку бус из мелких камешков лазурита, под цвет нового наряда. Вкалывает в густые русые пряди простой деревянный гребень.

Рыжий Лео только хмыкает, дергая кончиком хвоста. Ему этих девчачьих восторгов не понять – да и ни к чему они ему. То ли дело – миска сметаны да коврик у камина… И еще, пожалуй, сказки – ну да про сказки в другой раз. А сегодня – ярмарка!

Триша с Лео выходят из дома спозаранку, чтобы успеть к самом открытию. Путь с холма в долину и так неблизкий, а по утрам и вовсе неизвестно, сколько шагать придется. Улицы-то городские по утрам сонные, вверх по склону редко какая захочет карабкаться – вот и приходится Трише с Лео то пастушьими тропками, то лесными просеками до места добираться. Хотя ближе к городу уже и улочки попадаются – чаще, правда, закоулки да подворотни. Но Триша не брезгует. А Лео так и вовсе счастлив – лучшие подвалы да голубятни как раз в самых распоследних закоулках и водятся.

Ярмарка, как заведено, открывается в полдень. Триша с Лео к тому времени уже изрядно находились, да и корзинка, поди, не пуста – по дороге как не набрать горсть-другую досужих рассуждений  да пустых мечтаний? Паданцы же, никто не позарится, в городе таких на каждом шагу полно – а Триша найдет, куда пристроить…

Но вот упрямая узкая улочка выводит, наконец, к мосту – и черный в белой манишке Лео, победно распушив хвост, бросается в ноги неспешно идущей впереди толпе. А за мостом, на ратушной площади, шумит и волнуется ярмарка.

Триша идет по мосту неспешно. Вроде и со всеми, но все же наособицу. Тришу в городе только ленивый не знает. Вот улыбаются ей дородные кумушки, вот снимает шляпу, приветствуя, пожилой господин в сюртуке, вот машет руками стайка городских сорванцов. С ворожеей только так – добром, да похвалой, да улыбкой. Триша важно кивает, собирая приветы и пожелания в корзинку. Неторопливо пересекает мост – и с головой ныряет в ярмарочный водоворот.

Бывали ли вы когда-нибудь на городской ярмарке? Праздничный шелк палаток, громкие возгласы и смех, музыка и окрики зазывал, калейдоскоп красок, запахов и ощущений… Мудрено не потеряться на богатой ярмарке! Триша ныряет в этот омут, не страшась – она не боится потерять себя, ибо невозможно потерять то, чего нет. Она вертит во все стороны головой, радостно смеется, пробует товар на ощупь, на вкус и на запах, задорно торгуется и спрашивает о новостях. Она ничего не покупает – еще не пришло время – но корзинка ее постепенно наполняется рассказанными и подслушанными историями, подсмотренными кусочками жизни, клочками приключений, осколками дальних странствий и крупными, полновесными грезами. Последних особенно много около  ларька торговца сахарными петушками, Карамельных дел Мастера. Триша кивает ему, как старому знакомцу. Дарит незаметно маленький амулет из мышиных слез, зерен мака и пуха невиданной птицы – чтобы не болела дочка. Триша редко делает подарки – не такое ее ремесло. Но иногда можно.

Вот из толпы выныривает – точнее, важно вышагивает – довольный собой, белоснежный Лео. На шее у него – шелковая ленточка небесно-голубого цвета. А на ленточке – пара звонких колокольцев. До следующей ярмарки, должно быть, все равно не хватит – но какое-то время Триша будет просыпаться под перезвон небесных колокольчиков. Славно.

Дальше они идут вместе – Лео не любит оставлять Тришу надолго одну. Да и день уже заметно истончился, сошел на нет – того и гляди, сквозь прохудившееся полуденное небо проглянут первые октябрьские звезды. Триша прибавляет шагу – нужно успеть добраться до палатки Глостера до заката. Глостер – Мастер Нерассказанных Историй, чтоб вы знали. Его палатку легко заприметить по маленькой звездочке на самой верхушке – куда же Мастеру Нерассказанных Историй без путеводной звезды?! А вот и он сам, встречает Тришу у входа. Успела.

С Глостером Триша не торгуется никогда. Есть вещи, цена которым определена и выверена давно, и Триша это знает. Она бережно перебирает аккуратные шелковые свертки, едва касаясь их чуткими пальцами. Она возьмет вот этот, цвета ночного неба, с узором из радужных спиралей. И еще вот этот, ярко-рыжий, с тонкой коричневой вязью и золотистыми искрами. И вот этот, цвета нежной весенней травы, с желтыми брызгами и длинными, ажурными кистями.

Триша взяла бы и больше, но кошелек ее пока не бездонный. Она осторожно прячет свертки в корзинку – и Лео, с любопытством сунув туда усатую морду, удивляется, когда Триша успела столько насобирать. Корзинка полна доверху.

Триша с достоинством прощается с Глостером и торопиться к выходу – пора. Но тот вдруг протягивает ей маленький сверточек густого фиолетового цвета, с искрами, отсветами и сполохами.

— Подарок. Тебе, Триша. На прощание.

Триша удивляется. Она редко получает подарки – не такое ее ремесло. Но иногда можно.

Смотрит пристально на дарителя – и правда, больше не свидятся. Чуть помедлив, отдаривает оберегом, сплетенным из степных ветров, стрекозиных крыльев и песен молчаливой рыбы – на легкую дорогу. Поспешно уходит – Триша не любит прощаться.

До дому добираются неожиданно быстро – одна маленькая любопытная улочка взобралась почти на самую вершину холма, должно быть, полюбоваться игрой созвездий в густом октябрьском небе. Триша в благодарность выносит ей блюдечко молока.

А потом, заперев дверь на семь засовов и открыв окна ночным сквознякам и страхам, Триша устраивается на кухне за большим столом. Неторопливо раскладывает приобретения и покупки, что-то бормоча себе под нос и перебирая неожиданные находки тонкими, чуткими пальцами. Что-то она прячет по банкам, холщевым мешочкам и маленьким ящичкам большого кухонного комода. Что-то оставляет на столе. Потом достает из-под стола резной сундучок, запертый на маленький висячий замок. Нарочито сурово грозит сидящему тут же Лео пальцем – но он-то видит, что она улыбается уголками губ, и подхватывает игру. Вот Триша откидывает крышку сундучка – и Лео с победным мявом выуживает оттуда лапой пестрый клубок. Спрыгивает со своей добычей со стола и начинает кататься по полу, словно котенок, теребя клубок лапами и путая нитки. Триша притворно ворчит и ругается, хихикая в кулачок.

А потом они оба устраиваются на лавке у окна. Триша мастерит что-то из напутанных только что ниток, мятых лоскутков, паутинок, шорохов и запахов ночи. Пестрый Лео охотится на мотыльков. Или просто смотрит в сад, сидя на подоконнике – Лео и сад давние друзья, у них всегда находится, о чем помолчать ночью. Мимо них неторопливо протекает время. А потом…

— Ну вот, Лео, смотри… — Триша протягивает Лео на ладони свою поделку. Лео скептически смотрит на крохотную птаху, смешно егозящую у Триши на ладошке. «Думаешь, долетит?!» — словно спрашивают его светящиеся в темноте глаза.

— Конечно, долетит, — успокаивает его Триша. — Ты славно нитки напутал, она полетит далеко…

Оставив птаху под бдительным присмотром черно-белого Лео, она снова подходит к столу и принимается искать. Лео всегда удивляется, как она находит нужное в темноте – ведь нюх у нее совсем плохой, и вибрисс нет. Но она всегда находит.

Возвращается к окну. Привязывает к лапе заметно подросшей в лунном свете птицы аккуратный сверток. Пристально смотрит в ночь.

— Ты лети, пожалуйста. Туда, где тебя не ждут. Отнеси сверток – и вернись с ответом…

Птица моргает круглым стеклянным глазом и срывается в полет, на миг закрывая полнеба огромными крыльями. А Триша до самого рассвета сидит на подоконнике, свесив босые ноги в сад и почесывая за ухом рыжего Лео, уютно приластившегося у нее на коленях. А потом наступает утро, и Триша, тяжело вздохнув, захлопывает створки окна и уходит в дом. Плакать. А Лео поспешно просачивается в сад, становясь полосатым. Он любить выгуливать свои полосочки под дождем…