Черные закорючки

 

По осени пани Вербена считает кошек...
Настеж распахнув окна и двери в маленькой кухоньке Странного дома, она садится у стола и ждет, пока вместе с осенним солнцем и пронзительным западным ветром соберется у жарко натопленного камина мурчащее и мурлычащее стадо разномастных осенних кошачих зверей. Приходят, степенно выгибая спину, лесные полосатости, принося с собой шепот шуршащих листьев и тонкий запах древесного телна. Вспрыгнув на окно, муркают требовательно и задорно рыжие усатости в белых пуховых носочках и манишках - и вместе с ними в кухню заползают тонкие туманные плети утренней осенней прохлады, крадутся по полу вдоль стен и завихряются бурунчиками между подставкой для кочерги и витой решеткой камина. Важно и незаметно проскальзывает поближе к огню домашняя серость с черными пятнами на спинке, и с нею прячется между рыжих сполохов каминного тепла горьковатая осенняя грусть. Взгромоздившись на каминную полку, горлянят громко и весело свои песни дворовые хвостатости - и протяжные крики перелетных птиц кружевной трелью вплетаются в их славный хор. Гоняет мягкой лапкой комочек пыли в углу маленькая чердачная пушистость с кисточками на ушах, и в глазах ее отражается бесконечная голубизна высокого октябрьского неба.
Пани Вербена, проводя мягко сухой морщинистой рукой по кошачьим спинам, собирает шерсть и пух линяющих кошастей в плотный холщевый мешочек - позже, длинными зимнябрьскими вечерами, она спрядет эту шерсть и свяжет пару теплых, ласковых варюшек и длинную зимнюю сказку. Потом, наделив всех кошачьих вдосталь свежей рыбой и жирным деревенским молоком, пани Вербена садится к окну и, глядя на затухающий над лесом рыжий закат цвета наливных яблок и негромкой песни, шепчет что-то неслышно. Заклинание, наверное, ведь пани - ведьма...
"долги дороги разлук... камень в душе успокой... после сомнения вдруг - мир, тишина и покой... осень ворвется в твой мир, вихрем ложась на ладонь... струны израненых лир, дрогнув,  рукою не тронь... струны израненых лир звук отдадут тишине - и закачается мир... мир не вернется ко мне... часто бывает - судьба, жизни рисуя дождем, вдруг оскользнется, шутя, черкнет случайно пером... и закричит в тишине песню отчаянья выпь... в сердце и в мертвых глазах - черных песков пересыпь... осень, уныло шурша старость пушистым хвостом, зябкий привет от меня молча доставит в твой дом... и на коленях твоих, теплым комочком смеясь, осень вчерашний закат в сны уведет, будто в явь... долги дороги у сна... камень в душе не тревожь... после столетий без сна - хаос, сомненья и ложь... словно иллюзии навь, жизнь положу на ладонь... ключь от пропавшей судьбы, дрогнув, рукою не тронь... осень, свой круг завершив, в мир возвратится опять - мягкими лапами снег в кронах озябших гонять... листья сгребая в костры, петь о зиме и сурках... мягко свернувшись клубком, грезить о прошлого днях..."
Закат, доплавившись грязным огарком стеариновой свечки, медленно умирает в кронах старинных сосен. Седые звезды плывут неслышно в глубине черного неба. Спят, уютно угревшись теплом дотлевающих углей, осенние кошки. И только пани ведьма не спит. Сидит у окна. Считает свое стадо. Колдует славную осень. И, кажется, тихонько плачет...

P.S. Картинка замечательной кошачей художницы Т. Родионовой

В кухне волшебно пахло печеными яблоками. На плите в старом медном тазике говорливо булькало янтарно-прозрачное яблочное варенье. Под потолком шуршались длинные гирлянды сушеных яблочных долек - буровато-рыжие, моршинистые, теплые. На столе похвалялась сладкой сахарной корочкой большая яблочная шарлотка, в плетеной корзине на полу смушенно перешептывались румяные, твердые яблочки. Стоял сентябрь. Яблочное время.
Гуль свернулся уютным шерстяным комочком на залитом солнцем подоконнике и лениво наблюдал, как степенно и важно вышагивает по кухне пани Вербена. Старинный черпак в ее руке, точно маршальский жезл, выбивал торжественную дробь - и баночки, сковородки, горшки и миски прыгали по кухне, спеша угодить требовательной хозяйке.

День не заладился с самого утра. Сначала негодные мальчишки опрокинули на кухне ведро с медвяной росой - и унеслись куда-то босые, даже не вытерев за собой маленькие радужные лужицы, искрящиеся в лучах яркого утреннего солнца. Потом видение Берендей, матерелизовавшийся прямо посреди кухни, долго жаловался на сквозняк на веранде - и попутно слопал все приготовленные на завтрак плюшки и почти литр вишневого варенья - за и что и был изгнан с позором метлой. Ну и наконец, черный дрозд опаздывал уже на 15 минут - а ведь всем известно, что нельзя начинать варить счастливое варенье, если на подоконнике не сидит черный дрозд. Пани Вербена сердилась...
Гуль, притаившийся на верхней полке кухонного комода, смотрел, как она нетерпеливо вышагивает по кухне и что-то бормочет (на самом деле, Гуль просто грелся на солнышке, которое щедро светило сквозь распахнутые окна - но ведь "притаился" звучит гораздо таинственнее)
"Мерлин знает что такое сегодня творится", - сердито бормотала под нос пани Вербена. "Луна в Водолее, и медвяная роса выпала поутру - ох уж эти мальчишки, всю расплескали - и старая квакша на болоте пускала вчера правильные пузыри - самое время варить счастливое варенье... Где же дрозд запропастился? Никогда он не опаздывал, а сегодня..."
Пани Вербена встревоженно всплеснула руками. Время подходило к полудню. Промедлишь еще чуть-чуть - и никакого варенья...
- Гуль! - внезапно скзала она.
Задремавший было крысеныш встрепенулся и навострил ухо - не послышалось ли?
- Послушай-ка, Гуль, - повторила пани Вербена, задумчиво разгладывая крыса. - Ты, разумеется, ни капельки не похож на дрозда, но ждать больше никак нельзя - а правильной силы в тебе не меньше, пусть она и другого толка... Ты не мог бы дремать на подоконнике, а? - спросила она наконец. - Тогда я могла бы хотя бы попробовать сварить наконец счастливое варенье на этот год - а то упустим время - и что? весь год будем мучиться от незамкнутых темпоральных петель и нейтринных бурь... А тут еще гравитационные возмущения совмещенных граней...
Гуль мало что понял из этого невнятного бормотания. Но главное уловил - пани ведьма хочет чтобы он, Гуль, дремал на подоконнике. Отчего бы не угодить пани ведьме? Гуль согласно постучал левой задней лапкой, сладко зевнул, потянулся, выгнув спинку - и перебрался на залитый солнечным светом подоконник. Завозился возле левого ставня, устраиваясь поудобнее - и затих, пристально следя за пани Вербеной блестящими черными глазюками.
А та уже вовсю летала по кухне - только подол развевался - и воодушевленно бормотала: "Старый медный таз - иные не годятся, не тот осадок... Печь натопить пожарче - чтоб быстрее закипело... Основа, основа... Вишня не годится - паршивец Берендей изведет за неделю... Яблоки. Яблоки в этом году не те... Земляника не уродилась... Алыча с кислинкой... Цидония горчит... Одуванчики! Ну что ж, все к одному сегодня - все не так. Чего уж там, пусть будут одуванчики... Теперь шепотку корицы, горсть мечтальных орехов, на кончике ножа разумений и три чайные ложки задумчивых корочек... Где же мята? Так, ровно восемь листиков мяты с третью, на три пальца аромата горькой полыни и унцию добронравия. Два пучка заботливой нежности, головку настырности и послушания по вкусу (положу-ка побольше)... Ну вот пожалуй и все. Теперь перемешать против часовой стрелки старой деревянной ложкой ровно 16 раз и подождать, пока всплывут первые пузырики..."
В медном тазу чуть слышно булькало, распространяя волшебный аромат, янтарного цвета, густое, как патока, варенье... Счастливое варенье из одуванчиков...
- Странно, а откуда же этот медный оттенок? - зечерпнув полную ложку и перевернув ее, задумчиво и чуть недовольно глядела пани Вербена, как варенье густой струей переливается обратно в таз... - Эх, Гуль, Гуль... Ну да что ж теперь поделаешь... Будет в этом году счастливое варенье с хитринкой.
Гуль счастливо улыбался. Одуванчиковое варенье на счастье с хитринкой... Это ж сколько всего интересного теперь случится!!! Но это... Это уже совсем другие истории...
Спок ночи!

Иллюстрации (кликабельно) нарисованы специально для этой сказки восхитительной художницей marichcka
И я ее за это очень сильно люблю! :))

Яркое осенние солнце кружевными узорами раскрасило ветхие половички на полу, разбрасало небрежно легкую пыль позолоты по изящной деревянной инкрустации старинного серванта и корешкам книг, стопками сложенных на широком подоконнике. В старой чугунной печке уютно потрескивали березовые полешки. У окна с покосившейся рамой, закутавшись в плед и мерно раскачиваясь в скрипучем кресле-качалке, сидела старушка. И вязала носки. У ног ее в маленькой корзинке были горкой сложены разноцветные клубки тонкой овечьей шерсти. Быстро мелькали серебристые спицы в сухоньких ручках старушки - и быстро росла кучка маленьких разноцветных носочков. Были там всякие - полосатенькие и в клеточку, с пампучиками и рюшечками по верхнему краю, с ромашками и просто небесно-голубые с маленькими атласными ленточками. Были совсем крохотные и побольше, и даже очень большие - из теплого серебристо-серого пуха с рыжим кленовым листом на правой стороне...
Сколько себя старушка помнила, она вязала носки. Правда, где-то на самом дне глубокого колодца ее памяти мелькали смутные образы иных времен, где - были чинные танцы под старинный клавесин, гордые и неприступные взглады свысока, чьи-то теплые ладони, длинные столбцы латинских глаголов и робкий огонек свечи у колыбели. Потом - холод, мороз, тьма. Высокие сугробы. Стылое небо...
А потом - мерный треск поленьев в старой чугунной печке. Теплые мохнатые клубки. Тусклое октябрьское солнце.
Зачем вязать столько носков, и куда уносит их каждый вечер ворчливое серо-пушистое Нечто, откуда берутся новые клубочки в корзинке, кто приносит поленья и растапливает печь - все это давно уже стало неважным... Старушка редко выходила из комнаты, еще реже спускалась по старой покосившейся лестнице во двор, и уж тем более совсем не бывала в лесу и вересковых пустошах за домом... А вот если бы бывала...
Если бы бывала, то увидела бы, как каждую ночь серо-пушистое Нечто спешит, бережно прижимая к груди пушистый сверток, по едва заметной тропинке, ведущей в самое сердце леса. А по дороге, там и тут, бережно отделяя от мохнатого свертка пары носков, связанные толстой шерстяной ниткой, оставляет их - то на кусту, то под замшелым березовым пнем, то у старой барсучей норы - для эльфов и маленьких тролликов, для бородатых гномов, маленьких фей и косолапых пухусиков из породы большеголовых. А утром, едва только забрезжит рассвет, топает серо-пушистое Нечто обратно, собирая в большую корзину сладкий мед, спелые лесные орехи, сушеную землянику, маленькие березовые полешки, что так задорно потрескивают и дают ровное, золотистое тепло. За пазухой Нечто несет горсть маленьких, радужно ярких клубочков из шерсти лунных овец...

Дальше должно было быть про смерть - о том, что в благодарность за носки лесные жители каждый год водят за нос Старуху-Смерть, и та, не найдя дороги к маленькой старушке с сухонькими пальцами и ловкими спицами, уходит восвояси... Но это не так. Это было бы жестоко... Ведь Смерти, на самом деле, совершенно все равно. И не найдя старушки, она отыграется на ком-то другом...
Но если знать, что Дом стоит в Безвременье - там, где уставшее время свилось в тугую петлю и застыло, навеки остановив свой бег... Если знать, что Старуха-Смерть, бывает, заходит на чай вечерком и любит лакомиться сушеной малиной и вишневым вареньем - и очень хочет получить в подарок на рождество пушистые серые носки с кленовым листом... Если знать, что покой - это высшая награда за доблесть... Покой, где есть только треск поленьев в старой чугунной печке, негромкий скрип кресла-качалки, серебристое постукивание спиц и тусклое осеннее солнце... Если б знать... Но никто не расскажет.

- И все-таки я не понимаю, Антошка, куда девается из банки вишневое варенье? - Витька покосился на сидевшего рядом брата, а потом стал рвать пожухлые травинки, в изобилии росшие у последней ступени старой полуразвалившейся лестницы.
- Перестань, Витька! Весь газон ощиплешь... Тут что-то не так. Гуль не ест варенье - я точно знаю, я у него спрашивал. И если его не ел ты... - Антошка вопросительно посмотрел на брата. Тот замотал вихрастой головой из стороны в сторону - мол, не ел.
- И если его не брал ты, то его кто-то крадет. И этот кто-то...
Что именно делает этот кто-то, Антошка договорить не успел - потому что на верхней ступеньке лестницы появилась Бабушка...
-Мальчики! - строгим голосом сказала бабушка. - Если вы думаете, что вишневое варенье...
Здесь мы на минуту оставим мальчиков, настороженно замерших на нижней ступеньке старой лестницы - ибо Бабушка заслуживает в нашей истории отдельного абзаца.
Бабушка мальчиков была ведьмой. Нет-нет, вы ничего ТАКОГО не подумайте - у нее не было ступы и помела (по крайней мере, их никто не видел), она не собирала заячий помет и не варила зелья из крысиной печени и поганок... Просто она была ведьмой - очень уважаемой и мудрой ведьмой из прекрасной семьи и с отличными рекомендациями. Вся округа уважала пани Вербену - и она в полной мере заслуживала этого уважения. Высокая и статная, с пучком густых седых волос на затылке и в пенсне, со строгим взглядом чуть прищуренных глаз и гордой посадкой головы - одним своим видом она внушала уважение и эдакий...трепет. Но любили и уважали ее не за это...
А за что же? - спросит в этом месте любопытный читатель. Об этом чуть позднее, а пока вернемся к мальчикам и кризису с вишневым вареньем...
- ...Так вот, мальчики, если вы думаете, что вишневое варенье в трехлитровой банке стоит на веранде специально для вас, вы глубоко заблуждаетесь, любезные судари, уверяю вас! И если варенье продожит исчезать, я приму меры! - сказав так, бабушка окинула строгим взглядом обоих ребят и удалилась в дом, слегка прихлопнув старой рассохшейся дверью.
Мальчики знали - спорить бесполезно. Ведь клубничное, а также абрикосовое варенье пропало с веранды именно по их вине - и доказывать бабушке, что в этот раз они не виноваты, абсолютно бессмысленно. Придется им самим разбираться, кто же ворует с веранды вишневое варенье...
Но это - завтра. А пока - спок ночи!