Черные закорючки

Представьте – вы взбираетесь на вершину холма, на гребень. Пробираясь узкими, мощеными неровным булыжником мостовыми, поднимаетесь все выше и выше – и вдруг перед вами открывается оно… море. Какого-то невероятного нежно-фиолетового цвета, терпкое и хрупкое, чуть позванивающее и пахнущее морем, разумеется, и немного лавандой – и еще чем-то невыразимо-прекрасным, для чего не придумано пока слов. А Город – он раскинулся на берегу моря. Потом взобрался на холм, перевалил за его гребень и заканчивается где-то далеко-далеко… Но вам это не важно, потому что вы стоите прямо сейчас на гребне холма, в лицо вам дует предзакатный ветер, а перед вами море, облизывающее мостовые – и совсем недалеко от берега, среди невероятной фиолетовой зыби вод вздымается огромный Храм…
И вы начинаете неторопливый спуск, пытаясь привыкнуть к мысли о том, что вот он – Город, и вы в нем, а там, впереди – Храм, построенный неизвестно кем и неизвестно когда… Вы видите людей, бредущих по мелководью к ступеням Храма, видите детей, плещущихся и строящих песчаные башенки, видите тонущее в глубокой воде закатное солнце… Вы видите там, внизу, уличное кафе – идеальное уличное кафе, в котором вы мечтали посидеть всегда – и именно поэтому его не существует в реальном мире. Но в этом Городе оно есть – и вы садитесь в уголке увитой плющом террасы в уютнейшее деревянное кресло, за столик с коваными тяжелыми ножками и столешницей из покрытого изморозью толстого стекла. Кафе устроилось на маленькой, едва вмещающей один фонтанчик площади, и окружено со всех сторон домами в совершенно средиземноморском стиле, с садами на плоских крышах и огромными окнами, распахнутыми навстречу солнцу и ветру. В эти распахнутые окна бармен подает крошечные чашечки крепчайшего эспрессо с маленькими шоколадными сердечками на крае блюдца.  К площади ведет несколько кривых улочек – по одной из них только что пришли вы. А с южной стороны каменные плиты площади облизывает море – вот прямо так, море и Город, слитые воедино…
Владелец кафе, неуловимая сущность непонятной наружности и содержания, приносит ваш незаказанный напиток – конечно же, латте с густой молочной пенкой. Демерар, маленькие баночки с корицей и какао, ложка с длинным черенком – он знает о ваших привычках все. За столиком, составляя вам незваную компанию, сидят двое… или это вы явились сюда незваным, а они уже были здесь давно, перетекая из вечности в вечность… не знаю. Кажется, один из них пришел с вами – в его доброжелательном присутствии есть что-то неуловимо знакомое, почти нежное и необходимое порою как воздух. А второго я знаю – это меланхоличный сказочник Андерсен. Нет-нет, вовсе не тот Андерсен, о котором вы подумали (впрочем, откуда я знаю, о ком вы могли подумать?...) Этот – высок, худощав и лохмат. Он носит высокий цилиндр безумных оттенков грозового неба, пьет горький черный шоколад, и всегда невыносимо серьезен. И вы точно знаете, что вам нужно, очень нужно услышать сегодня одну из его сказок…
И вот вы сидите за столиком своего любимого кафе, которого нет, черпаете ложкой густую молочную пенку и смотрите, как заходящее солнце окрашивает громаду Храма в тревожный рыжий цвет, и словно зовущий звон небесных колокольчиков волнительно трепещет где-то в тишине. Площадь потихоньку заполняется людьми, и вот уже заняты все столики, и слышен разноязыкий говор, пощелкивание и свист. На смену ушедшему солнцу выползают на улицу рыжие же, добродушные фонари, и невидимые официанты снуют между столиков, разнося незаказанное и непрошенное в маленьких чашечках, пузатых кружках и высоких бокалах. А море шепчет и дышит, подбираясь все ближе, и вот уже теплые волны ласково облизывают ножки столиков, и каменные плиты под ними начинают светиться теплым янтарем… И совсем близко, на расстоянии вытянутой руки и пары вечностей, стоит огромный Храм, словно подсвеченный призрачным ультрафиолетом, в легкой вуали тайны и опасений... И Андерсен, чуть наклонившись к вам, говорит:
- Здесь слишком шумно для этой сказки…
И вы понимаете, что все. Что он, разумеется, тысячу раз прав, и сказка, которую вам так нужно услышать, просто не выживет этой ночью в гомоне людских голосов. Вы киваете головой, и машинально продолжаете пить остывающий теперь кофе, глядя, как по лунной дорожке бредет к храму какой-то скиталец в лохмотьях. Вам даже в голову не приходит спорить, просить и доказывать, потому что есть вещи, которые просто есть, и изменить их невозможно… а потом площадь начинает пустеть. Удивительно быстро и тихо, словно ночные тени, растворяются люди и сущности, затихают слова и песни, замирают шорохи и смыслы… и лишь когда хозяин, кланяясь, подает вам новую чашку латте и вежливо тает в воздухе, вы понимаете – жители города подарили вам эту ночь. Просто так, не зная о вас ничего, отдали вам эту ночь своей жизни, принесли в жертву – и эту площадь, и журчание фонтана, и аромат кофе и пряностей, и маслянистый блеск черной воды, громаду храма и лунную дорожку – подарили все это вам потому, что вам это нужно… С увитой плющом стены на ваше плечо осторожно ступает пушистейшая (с)нежная кошка Андерсена, и трется головой о вашу щеку, и что-то рассказывает вам, а потом уютным клубком затихает там же, на плече, и вы ощущаете ее умиротворяющее дыхание на своей щеке… И вот вы поднимаете полные немой надежды глаза на Андерсена – и он, чуть усмехнувшись сумрачно, и едва заметно кивнув, принимается рассказывать…