kroharat | Больничные сказки...

Небольшое предисловие.
Эти сказки написаны для очередного проекта "Заповедника сказок", но не только для него. Еще они написаны для одного человека, которого вот уже почти семь лет нет в живых. Этот человек - мой Верный Друг и коллега, детский кардиохирург Максимилиан Штейнберг. В этом году ему исполнилось бы 40 лет - но он умер, погиб в автокатастрофе, когда ему было 33. Мне трудно рассказать вам об этом человеке - потому что как расскажешь о мире, о вселенной... Кое-что о нем можно почитать здесь. Эти сказки, объединенные неким общим сюжетом - попытка пересказать одну историю, действительно случившуюся много лет назад. Все имена, разумеется, изменены. Иллюстрации взяты из 36 проекта "Заповедника" - собственно, по ним и предлагалось сочинять сказки. Текст очень длинный, потому прячу под кат. Вот, пожалуй, и все...

Больничные сказки

За стеклянной стеной реанимационного бокса стояла, комкая в руках носовой платок, невысокая женщина лет 30 с красными от слез глазами. Чуть прикусив губу, она смотрела внутрь бокса, где, укрытый голубоватой простыней, бледный и неподвижный, лежал ее Данька.

- Марина Сергеевна... – неслышно подошедший человек в синей хирургической робе положил руку женщине на плечо и тяжело вздохнул. – Вы же понимаете, мы делаем все, что в наших силах. Но учитывая обстоятельства...

- Не надо, Олег Петрович. Что бы Вы не собирались сказать мне – не надо... Надежда – это все, что у меня осталось. Можно мне... к нему?

- Конечно. Только... не плачьте там. Лучше расскажите ему сказку.

- Думаете, он услышит?...

- Уверен.

Часть 1. Мир, где цветут ромашки (колыбельная)

Спи, мой хороший, спи. Пусть ночные тени и шорохи не тревожат тебя. Сладкой неслышной дремой пусть окутает тебя ночь, и первый сон свернется мягким, теплым пушистым комочком у твоей левой щеки. Спи, душа моя. Легкой вязью слов я сплету тебе колыбельную. Я заплету в нее прозрачные бисеринки детских слез и легкие крылья ночных бабочек, маленькие теплые янтарики улыбок и сливовые косточки первой летней грозы, тихий шепот луговых трав под полной луной и мелодию свирели восточного ветра... Спи, мой хороший. Спи крепко. Не слушай тех, кто говорит, что ночная тьма полна угрозы и страхов. Это не так. Ведь только ночью видны звезды, а ночная тьма – это всего лишь мягкий бархатный полог, укрывающий порою мир – ведь и миру иногда нужно отдохнуть. А там, за этим пологом, по-прежнему цветут ромашки и качаются на звездных качелях Большая Одинокая кошка и ее друг, Кот-Которого-Нет. Большая Одинокая кошка держит в лапах пушистый одуванчик и, положив голову на плечо своего друга, тихонько улыбается и мурлычет в душе. А Кот-Которого-Нет ласково обнимает ее хвост своим. Над ними порхают неслышно Бабочки Последней Надежды, а где-то внизу перешептываются и качаются на ветру ромашки.

Говорят, век их недолог. И настанет день, когда суровый западный ветер сорвет их дряблые, поникшие лепестки, и в мире наступит осень. Дождь косыми струями будет падать с небес, и сумрак мягкими лапами пойдет по замерзающей земле. А потом невесомым белым пухом выпадет снег. И будет зима. И будет Рождество, и скролли непременно порадуют нас своим Рождественским зельем. А потом, незаметно и неслышно, в мир снова просочится весна. Зима с чуть грустной улыбкой уступит ей свое место, и тогда, на оттаявшей и обогретой любовью земле снова зацветут ромашки...

Все это будет. Но не скоро. Ведь не облетел еще пух с одуванчика в лапах Большой Одинокой кошки. Все так же поскрипывают звездные качели, все так же обнимает мир мягким пологом ночь. Все так же цветут под луной маленькие хрупкие ромашки.

А потому спи, мой малыш. Пока есть звездные качели и мир, в котором цветут ромашки, тебе нечего бояться. Спи спокойно. А я сохраню этот мир для тебя, бережно и невесомо укачаю его в ладошках. И когда ты проснешься, все еще будут цвести ромашки... Я обещаю.

За окном неслышно падал снег. Большими, мокрыми хлопьями он падал с серого неба – и было в этом что-то безнадежное. Словно весну отменили... навсегда. Человек в синей хирургической робе стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрел, как за окном вырастают грязновато-серые декабрьские сугробы. Не думаю, что он плакал. Просто смотрел на снег – с кем не бывает...

- Олежка...

- Я знаю. Я все знаю, но.. это ведь ничего не меняет, правда?

- Не знаю, Олежка... Это все снег. И серость, и усталость... Пройдет.

- Ты думаешь?

- Не знаю. Трудно быть Богом...

- Трудно быть человеком, мылыш. Человеком...

Часть 2. Волшебное зелье скроллей (рождественская сказка)

Сегодня, в ночь, когда приходит Рождество, я расскажу тебе сказку о скроллях, мой хороший. Потому что именно скролли в Рождественскую ночь варят свое волшебное зелье, и если б не они... Впрочем, по порядку.

Историю эту рассказал мне как-то Старый Петри. Тот самый Старый Петри, смотритель и хранитель Дома-На-Болоте, где мы гостили с тобой прошлой весной. Он рассказал мне, что как-то ясным декабрьским утром хомяк и котенок собрались в «икс-педицию». Ну, то есть на самом деле они собрались в дальний лес за шишками, чтобы потом завернуть их в золотистую фольгу и украсить дом к Рождеству. Но хомяк сказал, что просто за шишками идти не интересно, а потому они отправляются в «икс-педицию». Котенок радостно заверещал, что «кыс-пидиция» - это самое то, и принялся радостно топотать лапками. И вот хомяк и котенок, намотав теплые шарфы и надев варюшки, отправились в путь.

Ночью выпал снег, и лес в лучах утреннего солнца искрился, словно посыпаный сахарной пудрой. Котенок, весело распушив хвост, носился от дерева к дереву, дергал за ветки, а потом слизывал упавшие на нос снежинки. Хомяк топал неторопливо, осторожно трогая лапкой заснеженные кусты и тихонько улыбаясь. Они прошли уже больше половины пути и как раз собирались устроить привал, чтобы подкрепиться захваченными из дома плюшками с вишневым вареньем, как вдруг над головой у них раздался страшный треск и хомяку на голову упал... упала... упало... что-то белое и пушистое в разноцветной вязанной шапочке плюхнулось с нижней ветки старого раскидистого дуба и тихонько пискнуло. Хомяк испуганно заверещал и отпрыгнул в сторону, а котенок воинственно вздыбил шерсть, готовясь защитить друга.

- Здраа-а-а-аааа-пчхи! – пропищало пушистое в вязаной шапочке, пытаясь выкарабкаться из сугроба. Хомяк с котенком переглянулись. Потом хома осторожно подошел поближе и, настороженно косясь, спросил:

- А ты, собственно, кто?

- Я-а-а-ааа-пчхи!... скролл... – промямлило пушистое нечто из недр сугроба.

- Пчхискрол? Никогда не слышал о таких в нашем лесу... – хомяк осторожно сделал еще шажок и протянул лапку. – Вылезай, что ли...

- Да нет.... пчхи... вы не так... пчхи... поняли! Я скролл... ну, то есть скролла.

Непонятный пушистик ухватился за хомякову лапу и вылез, наконец, из сугроба. Котенок изумленно вытаращился на незнакомку (это, разумеется, невежливо – но котенок ведь никогда не отличался примерным поведением). У скроллы были пушистые длинные ушки – такие, какие бывают у мягких домашних кроликов, – красивые, выразительные карие глаза, маленький пушистый хвостик и оооооочень большой нос. Заметив, как пристально разглядывает ее котенок, скролла засмущалась, натянула поплотнее на уши пеструю вязаную шапочку и прикрыла лапками нос.

- Ну вот, сейчас смеяться будете...

Хомяк легонько пнул котенка («Перестань таращиться, дурень!») и улыбнулся.

- Ну вот еще. Что мы, скроллей никогда не видели, что ли! (на самом деле, скроллей они видели впервые, но хомяк умел быть вежливым) А что ты делала на дубе?

- Как... пчхи!... что? Собирала ...пчхи!...желуди для Рождественского ... пчхи!... зелья...

Хомяк нахмурился и принялся решительно разматывать свой шарф.

- Так ты совсем простудишься, - и он завернул в длинный теплый шарф маленькую, чуть дрожащую скроллу. – Давай, мы отведем тебя домой, а желуди потом соберешь.

- Не-не-не, - скролла так замотала головой, что шапочка слетела и длинные ушки замотались в воздухе. – Нужно же варить зелье, уже самое время! А я не успела набрать желудей, и сосновых шишек, и прошлогодней рябины...

Хомяк подобрал шапочку, отряхнул с нее снег и нахлобучил скролле на уши, поплотнее завязав тесёмки.

- Тогда давай так – мы тебе быстренько поможем все собрать, а потом проводим тебя домой – да, котенок? Ты же совсем маленькая, заболеешь... На-ка вот, скушай плюшку. Плюшки – самое верное лекарство от всякой заразы! – важно провозглосил хомяк, доставая из котомки плетенку с вишнями и изюмом.

Скролла взяла плюшку, нерешительно улыбнулась и кивнула. Котенок, успевший за это время раскопать под снегом горсть желудей, теперь нетерпеливо топтался с лапки на лапку и непонятно посматривал на скроллу. Потом не выдержал и спросил, чуть насупившись:

- А чего за зелье-то?

- Ой, я думала, вы знаете... – спохватилась скролла. – Я сейчас расскажу. Только нам еще рябина нужна – она вооооон там растет, я видела...

И они потопали к рябиннику, слушая по дороге сбивчивую историю скроллы.

- Мы с братцем перебрались в этот лес недавно, прошлой весной. До этого мы жили во Фьорсгартене, там, где высокие скалы... Но тут мне больше нравится, тут лес и все такое... ну, цветет и пахнет... Раньше-то мы жили с родителями и зелье всегда варил папа, вот и не подумали, что надо бы заранее запасти... Зелье всегда варит старший скролл рода, а нас тут всего-то двое и есть... Прямо даже боязно – вдруг не получится, как же тогда... Это еще издревле повелось – в Рождественскую ночь старший скролл рода варит волшебное зелье – чтоб год удачный был, да урожайный, да на добро и ласку богатый; чтоб весну приманить да лето задобрить. А если не получится зелье – а вдруг вечная зима?... А я холод не люблю, - скролла вдруг шмыгнула носом и подозрительно скривила мордаху.

- Ну вот еще глупости! Все у вас получится! – уверенно заявил хомяк, пряча в котомку гроздь подмерзшей рябины и пару раздобытых котенком сосновых шишек. – Все собрали?

- Ага. Мы воон там живем, за оврагом...

За оврагом, на лесной опушке, обнаружился маленький аккуратненький домик. Из трубы валил белый дымок, собиравшийся в веселые, озорные облачка, а на пороге переминался с лапы на лапу, тревожно поглядывая на тропинку, скролл. Завидев веселую компанию, он поспешил навстречу. Обнял маленькую скроллу, по самые ушки закутанную в хомякский шарф, и крепко прижал к себе.

- Ну наконец-то, Карла! Где ты пропадала так долго? Я уж извелся весь...

- Погоди, Клар! Смотри – это Хомяк, а это Котенок. Я на них с дуба рухнула, а потом они помогли мне собрать шишки, и рябину и все остальное... А еще шарф дали, а то я замерзла...

Хомяк с котенком с добрыми улыбками наблюдали, как баюкает на руках сестренку пушистый Клар.

А потом они сидели на скролловской кухне, угощались чаем и медом диких пчел, и наблюдали, как колдует над большим котлом серьезный Клар – а маленькая Карла, помогая ему, то и дело с застенчивой улыбкой косится на гостей: «Ну как? У нас получается?» Хомяк важно кивал, макая в мед имбирные коржики, а котенок задорно подмигивал, размазывая лапами по усам сливки.

Надо ли говорить, что весь следующий год был щедр и удачен, богат на приключения и теплые дружеские улыбки. А скроллы стали частыми и желанными гостями в Доме-на-Болоте. И однажды маленькая Карла... Впрочем, это уже другая история, хороший мой. А пока – спи. И светлого тебе Рождества!

- Олег Петрович, ну вы-то лучше всех остальных должны понимать... Жизнь этого ребенка аппаратно можно поддерживать очень долго. Но какой в этом смысл? Жизнь ли это – за гранью сознания, за гранью смысла... Олег, я прошу тебя, - зав. отделением перешел на доверительный шепот, - поговори с этой... Марина Викторовна, кажется. Надо кончать эту бодягу. Этот мальчик обходится нам в 713 евро ежедневно. Ежедневно, понимаешь? 713 евро на ветер...

- Марина Сергеевна.

- Что?

- Данькину маму зовут Марина Сергеевна. И этот мальчик – все, что у нее осталось после той аварии. Все остальные погибли.

- Я все понимаю, Олег, но...

- Нет, Сергей, кажется, ты не понимаешь. Не понимаешь, как это тяжело иногда – быть человеком...

Часть 3. Как рыжий кот Друга искал (сон за гранью смысла)

...Над головой бесконечным куполом раскинулось глубокое звездное небо. Ночной лес, добрый и уютный, мшистой мягкой тропинкой ложился под ноги – и топал по этой тропинке он, рыжий кот Данька. Котомка за плечами, путеводная звезда над головой – что еще нужно маленькому рыжему страннику, отправившемуся из родного дома на поиски Верного Друга?

...Ночь перевалила уже за половину, а Данька все шагал по лесной тропинке, неслышно и неутомимо. Вдруг впереди забрезжил огонек, послышались голоса и негромкий смех. Данька решительно свернул к свету – а кого ему бояться в родном лесу? На маленькой лесной полянке, у большого пня, обнаружилась премилая компания – старая кикимора с родовым ужиком на руках, леший со стайкой светлячков в седой гриве волос и окладистой бороде и – Данька поморщился – две нахальные мыши. Во мху возле пня деловито пофыркивал самовар.

- Мир вам, лесной народ, - Данька вышел в круг света и по обычаю поклонился.

- Мир и тебе, хвостатый странник. Присядь у нашего огонька, - степенно молвил леший, оглаживая бороду. Кикимора деловито достала третью чашку и засуетилась у самовара. Мыши смущенно и нагловато хихикали.

... За славными разговорами время летит незаметно. Уж близился рассвет, а беседа у лесного самовара все не утихала.

- Верный Друг, говоришь... Да кто ж его знает, рыжий – кто верный, а кто друг? Иной порою кажется – друг ближе нету. А доверишь тайну – у первой березы разболтает. А иной вроде и не здоровался никогда, а придет беда – первый руку протянет. Разве ж тут угадаешь...

Данька несогласно качал головой. Уж он-то был уверен – если встретится ему Верный Друг, он тут же узнает его. По теплу в груди, по тому, как радостно замерев на миг, забьется быстрее сердце. Найти бы только... Мыши, нахохлившись, сосредоточенно молчали.

- А, может, и не прав я, хвостатый, - леший, кряхтя, поднялся. – Стар уж стал, и мысли старые, мхом покрытые, ряской заросшие... Ряской... Да, кстати, вот, может, у водяного спроси? Он помоложе меня будет. Мож, чего дельного присоветует...

С первыми лучами рассвета, поклонившись гостеприимным хозяевам до земли, отправился Данька дальше. На плече его, покачиваясь, устало дремали мыши.

Водяной жил в запруде, у старой мельницы. Неторопливо поскрипывало мельничное колесо, солнце уже клонилось к закату, когда Данька, устало фыркнув, ссадил мышей в густую изумрудную траву со словами: «Прибыли, обормоты!»

Водяной, по счастью, оказался дома. Стоило Даньке, с опаской устроившемуся на мостках, негромко позвать, как он – тут как тут – вынырнул, шумно плеснув хвостом и хитовато щурясь.

- Аль дело у тебя ко мне, усатый? Ваш народ-то, говорят, воду не жалует...

- А чего ее жаловать – мокрая да холодная... – Данька недовольно дернул кончиком полосатого хвоста. Мыши, сидевшие на мостках, свесив лапы, задорно захихикали. Улыбнулся в бороду из тины водяной, заливисто расквакались лягушки. Данька смущенно потер лапой нос и пробормотал:

- А ведь и вправду, дело... Я Друга Верного ищу. Не встречал ли?

- Эвона как... А зачем он тебе, Друг Верный?

- Да как это зачем? Да он... да я... – начал было Данька, да запнулся. А и вправду, зачем?

- То-то... Как узнаешь, зачем тебе друг – так он сам и сыщется. Верно, длиннохвостики?

Мыши согласно закивали, поблескивая бусинками глаз.
Плеснула брызгами и успокоилась водная гладь. Выступили на темнеющем небосклоне первые робкие звездочки, подул с холма ночной ветерок, зазвучала где-то в лесу свирель фавна. А рыжий Данька все лежал, уютно сложив лапы и обернув их хвостом – и думал, зачем же ему Верный Друг. И где-то в глубине вечернего неба, а может, в глубинах его шерстяной, полосатой души зазвучал вдруг ответ: «Верный Друг – это тот, кто позовет тебя домой и всегда приведет к родному порогу...»

И, словно с дальнего конца ойкумены, послышалось ему, как усталый, чуть грустный голос зовет его: «Данька... Пора домой, малыш.» И он, разбудив задремавших было мышей и посадив их, сонных, на плечо, с легким сердцем зашагал к дому...

За стеклянной стеной реанимационного бокса, укрытый голубоватой простыней, бледный и неподвижный, лежит мальчик Данька. Совсем недалеко, на коротеньком старом диванчике в ординаторской, забылась неспокойным сном его мама, Марина Сергеевна. Возле Даньки, на жесткой, неудобной табуретке сидит, чуть сгорбившись, человек в синей хирургической робе. Он держит холодную, неподвижную руку мальчика в своих ладонях и, кажется, шепчет. «Данька... Пора домой, малыш.» И капают на холодную, неподвижную Данькину ладонь горячие слезы.

Завтра будет утро. И мальчик Данька, словно очнувшись от долгого сна, вдруг откроет глаза. И его мама будет плакать от радости, обнимая человека в синей хирургической робе – а он будет улыбаться глазами, глядя на бледного, вихрастого мальчишку под голубоватой простыней. Но все это будет завтра.

А пока есть только ночь. И одинокий человек, держащий за руку мальчика.

Говорят, темнее всего бывает перед рассветом...

Часть последняя. О драконах (послесловие)

- Папа, папа, - Старгендейл, ягозивший на стопке старинных фолиантов и норовивший столкнуть своего маленького брата Скайерлинка, вдруг стал серьезным и попытался заглянуть в большие, переливающиеся изумрудами глаза Лайтенстаргла. Изумрудного-Дракона-Сторожащего-Вечность-у-Границ-Бесконечности. Своего отца. – Папа! А зачем ты расскаживаешь нам все эти истории? Ведь люди же давно вымерли... Зачем нам эти старинные легенды и древние сказки?

Лайтенстаргл приобнял хвостим своего первенца и чуть слышно усмехнулся.

- Ах малыш, малыш... Люди, может, и вымерли... А, может, и не было их вовсе... Но их опыт, их сила, их вера – все это осталось. И мы можем учиться у них...

Маленький Скайерлинк недовольно хмыкнул и пнул лапой невесть как оказавшийся в старой библиотеке древний осколок прозрачного красного стекла.

- Вот еще, учиться у них... Они же вымерли. Значит, слабые и глупые. А мы сильные! И мы будем всегда! – он поднялся на задние лапы и попытался выдохнуть струю пламени, но не удержал равновесие и плюхнулся на хвост. Сердито и обиженно засопел. Лайтенстаргл с мягким смешком обнял его и прижал к себе. Другой лапой подкинул высоко в небо стеклянный осколок и, глядя как играет бликами луна на его неровных гранях, произнес:

- Всему свое время и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать их; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру...* Ты поймешь, я знаю. Но не сегодня...

______________
* © Екклесиаст

Current Mood: хомякость...
Current Music: Kevin Kern