Entry tags:
Скорлупки


… Я все еще думаю иногда – как оно там, где сейчас ты? Как там живется – на твердой земле, под голубым небом, среди зеленой травы? Нашел ли ты то, что отправился искать?
Я помню тот день, когда ты сошел на берег. Шел снег. Снег в середине октября. Он падал с неба мягкими пушистыми хлопьями из серых, с перламутровым отливом, туч – и ты сказал еще тогда, что тучи похожи на жемчужных моллюсков, вывернутых наизнанку. Кроме меня, тебя не провожал никто. Даже твоя мать. Я знаю, ты ждал ее. В глазах у тебя плескались слезы – но губы твои улыбались, и я не посмела плакать в ответ. Об уходящих ведь не плачут. Ты стоял на причале – высокий, странно худой – и маленькие снежинки, присев отдохнуть на твоих плечах, не таяли. Словно ты стал глыбой льда. Холодной, неподвижной глыбой. Нас относило все дальше и дальше, берег становился все меньше, и мне уже было не различить тебя – но я знаю, что ты долго стоял там, на причале, и на плечах твоих маленькими стожками лежал снег. Снег в середине октября.
У нас, ты знаешь, мало что изменилось с тех пор. Все так же туманны утра, все так же протекает нижняя палуба, все так же чайки гадят на крышу городской ратуши и вьют гнезда у карнизов черепичных крыш. Господин Илияки, старый школьный учитель, выменял в каком-то южном порту мешок сушеных морских коньков на телескоп – и теперь по ночам мы иногда смотрим на звезды. Звезды холодные и немного шершавые… впрочем, теперь ты, должно быть, знаешь о звездах больше моего. Ведь правда?
Господин Улия все так же держит лавку на улице Трех Капитанов – и все так же гоняет пацанов, норовящих стащить леденцы из большой корзины. Он сильно сдал, и теперь в лавке все больше хозяйничает его дочь, Кассандра – а господин Улия сидит в кресле у входа, ворчит и сурово грозит небу своей суковатой палкой. Но небу, кажется, не очень страшно…
Госпожа Станти подобрала сиротку на маленьком каменистом острове где-то в Атлантике – и теперь у нее в доме трое ребятишек, как она мечтала. Младшенький все еще не очень уверенно держится на ногах, особенно когда сильный встречный ветер и качка. Но господин Илияки говорит, что малыш освоится – в детстве, мол, быстро привыкают к новому. Госпожа Станти назвала найденыша Стерхом. Странное имя, правда? Ведь малыш совсем не умеет летать. Хотя нос у него длинный, и он любит совать его в совсем неподходящие места… Никто пока не знает, что из него выйдет. Старуха говорит – судьба вилами на воде писана.
Старуха, между прочим, часто вспоминает тебя. Не словами, нет – ведь об ушедших не говорят. Но ты, пожалуй, лучше меня знаешь, как выразительно она умеет молчать… Так вот, о тебе она молчит часто. Она совсем ослепла теперь, и может читать только узелковые книги – хотя все чаще просто бездумно сидит у окна и как будто смотрит на волны. Так что гобелены теперь тку я. И читаю тоже я, хотя новых книг Старуха не жалует, а старые я помню почти наизусть. Впрочем, недавно она поймала меня на неточности в одном из гекзаметров «Иллиады» и долго бранилась. Грозится скоро помереть. Но я ей не верю – она грозилась помереть еще когда мы были детьми, а с тех пор уж сколько лет минуло…
А и правда, сколько минуло лет? Когда ты сошел на берег, мне было 16. Тебе, стало быть, 22. А сейчас… мне, кажется, стукнуло 34 в прошлом году… или 32? Время здесь такое запутанное, ты знаешь, вечно рвется или сбивается в бестолковые узелки, так что и не разберешь. Ну, пусть будет 32. Тебе, значит, уже 38? Может, и борода у тебя выросла? :))
Мне трудно представить, что ты изменился, стал старше… Ведь когда я закрываю глаза, я вижу тебя прежним. Высоким, худым, с огромными зелеными глазами в пол-лица, дурацкими веснушками и вечно лохматой шевелюрой. Даже когда ты старался быть серьезным, глаза у тебя смеялись. Я запомнила тебя таким. Потому что вспоминать глыбу льда под снегом – это слишком тяжело. Даже для меня… Надеюсь, тот снег все-таки растаял. И там, где ты сейчас, много зеленой травы – как мы мечтали в детстве, помнишь?...
Ну вот, остался совсем крохотный огарок, а я почти ничего не успела тебе рассказать. В наших широтах сейчас светает поздно, так что остаток ночи я проведу в темноте. А хочешь, я сплету тебе узелковое письмо? Я выучилась плести их на ощупь почти без ошибок, только иногда путаю запятые и многоточия. Так что если вдруг тебе покажется, что я грущу – это неправда. Это просто непослушные знаки препинания… А я сейчас много смеюсь, почти как в детстве. Потому что, видишь ли, нельзя плакать, когда ткешь гобелены – краски расплываются уродливыми пятнами, и гобелен получается никудышный. Такой никто не купит – кому нужны чужие слезы?... Так что я смеюсь. Надеюсь, ты тоже.
Ну вот, все. Скажи только – ты вспоминаешь обо мне? Там, среди голубого неба и зеленой травы? Впрочем, неважно. Главное, что я вспоминаю… Будь с миром.
Твоя, из маленькой ореховой скорлупки,
Я.
no subject
no subject
Спасибо за комментарий, извините, он удален вместе с лишней записью. А почему вы думаете, что там кого-то должно быть жалко?
no subject
но мне ее совсем не жалко.
может, потому, что каждый имеет право на осознанный выбор, и даже если этот выбор бульдозером проезжает по тебе - значит, альтернатива была гораздо хуже. а?
no subject
Именно потому, что каждый имеет право на осознанный выбор, жалеть ее не стоит. Он выбрай уйти, она выбрала остаться. Он выбрал молчать, она выбрала грустить и писать письма. Тут главное понимать, что ее грусть принадлежит только ей, и никого ни к чему не обязывает. А грусть - чувство, имеющее такое же право на существование, как ненависть или любовь. И ни одно из них не есть повод для жалости.
Кажется, так. :)
no subject
имею в виду. для меня интересно ощущение, когда все понятно, текст позволяет "побывать в шкуре", и картина такая яркая - в плане что образном, что чувственном; и цепляет - но...
люди пишут - "грустно..."
не грустно.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
персонажи - такие... люди-люди.
no subject
Я очень люблю, когда тексты вызывают отклики, и в комментариях есть, о чем поговорить.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject