Семь

[kroharat]

Апрельские сумерки пахнут морем. Впрочем, морем тут пахнет круглый год. А эти апрельские сумерки, кроме моря, пахнут еще свежей сдобой из ближайшей пекарни, крепким кофе из картонного стаканчика, мужской туалетной водой с чуть горьковатым привкусом цитруса и влажной шерстью  моего шарфа в крупную шотландскую клетку. Я сижу на самом краю крыши, свесив ноги в мокрых кедах в глубокий колодец, образованный тремя старыми девятиэтажками. Надо мной проплывают в темнеющем небе лохматые, вихрастые облака. Где-то в вышине кричит свое вечное тоскливое «Кайя!» серебристая чайка. Внизу зажигаются уютные рыжеватые фонари, и машины пробираются вдоль улиц словно на ощупь, оставляя за собой отчетливый светящийся хвост. Стас лежит на плоской крыше у меня за спиной, легкомысленно закинув руки за голову и простодушно улыбаясь медленно проступающей на небе дымчатой луне. Когда он валяется вот так, меня всегда мучает один вопрос – куда деваются крылья? Или, если они никуда не деваются, удобно ли на них лежать вот так, запрокинув руки за голову? Не помнутся ли перья? Не останется ли на спине синяков? И как…
— Тебя волнуют такие забавные глупости, — усмехается вечернему небу Стас. — До сих пор никто не спрашивал, куда деваются крылья. Впрочем, до сих пор мне не приходилось ни с кем вот так гулять по крышам… —приподнявшись на локте,  Стас смотрит на меня камышовыми глазами, и я вижу, что в них прячется лукавая усмешка. — В общем, ты не волнуйся. Крылья появляются только тогда, когда нужно. А в другое время их нет. И перьям ничего не сделается…
Вы уже догадались, разумеется. Ну да, он ангел. Бывает.
Мы познакомились со Стасом около полугода назад, в больнице. Стас тогда еще не был ангелом, а я тогда еще не гуляла по крышам. Так что мы оба сильно изменились за последние шесть месяцев. Впрочем, это неважно. Ведь по большому счету, удовольствие от беседы определяется вовсе не наличием оперения на определенных частях тела…
— Иди сюда. Я тебе кое-что покажу!
Стас подходит неслышно и садится рядом, также свесив в небо босые ноги в старых джинсах. Становится немного теплее, и гораздо отчетливее пахнет цитрусом и сандалом. Cerutti. Странно. Когда я была маленькой, я знала совершенно точно, что ангелы пахнут книжной пылью и церковным ладаном.
— Пффф… — Стасу смешно. — Ты просто кладезь невежества, душа моя. Книжной пылью и ладаном пахнут церковные мыши.
Смеемся вместе. Со Стасом хорошо смеяться. Он легкий. И с ним всегда… трудно объяснить… всегда просто и пусто, как летают в небе птицы… Sancta simplicitas. Но гораздо сложнее, чем привиделось бедняге Гусу…
— Ну показывай уже, что ли…
— Смотри. Их на самом деле много, но я покажу тебе только самые любимые...
—  Кого много-то?
— Не кого, а чего, чучело! Окон, разумеется. Окон, светящихся в темноте. Смотри! Сначала вон то – видишь, слева, на верхнем этаже?
— Пузатый бородач в полосатом свитере?
— Ты неправильно смотришь. Даже странно, что приходится объяснять это ангелу… Смотри еще раз.
— Аааа… ничего себе! И он бросил совсем все?
— Ага. Зато теперь он занят любимым делом. Изучает дельфинов, работает в Институте биологии моря. Пока ассистентом, но я думаю, все у него получится. И еще у него теперь есть Катя. По средам и пятницам они ходят в кафе, иногда он остается у нее, спит на старом скрипучем диванчике… Но вот увидишь, к зиме они будут жить вместе.
— Обещаешь?
— Конечно. Теперь вон то — прямо по центру, четверное сверху.
— Девочка с собакой?
— Ну, Стас же! Не придуривайся!
— Ладно, хорошо. Слепая девочка и собака-поводырь.
— Она танцует.
— Собака?
— Вот дурак! Девочка. Она танцует фламенко.
— Да ладно… откуда ты знаешь?
— Знаю. Она мечтает поехать в Испанию, но боится, что с Савушкой ее не пустят в самолет.
— Пустят. Смотри внимательно – видишь? Этим летом они будут гулять по Барселоне…
— Ой, точно! Ну ладно, смотри следующее. По диагонали направо, третье внизу.
— Кукольных дел мастер. Я его знаю. Его куклы мы дарим умирающим детям к Рождеству.
— Почему?
— Потому что с ними не страшно умирать.
— Значит, он из ваших?
— Еще нет. Но уже скоро. Ты навестишь его незадолго до конца?
— Конечно. Он любит теплое молоко и мягкое имбирное печенье. Мне не сложно…
— Спасибо, хороший мой.
— Дальше? Вон то, маленькое, на самом верху.
— Гном какой-то…
— Сам ты гном! Это Карлуша.
— Карлуша – борец за чистоту улиц этого маленького сегмента вселенной. Почетный дворовой!
— Ну не ерничай! Посмотри – в этом дворе все зацвело почти на две недели раньше срока. Кроме того, он пишет письма.
— Какие письма?
— Обыкновенные письма. Бумажные. Добрые, хорошие, простые письма. О том, что происходит вокруг. О том, как плывут в небе облака, и как растет трава. О том, что все обязательно будет хорошо. Иногда он рисует небольшие наброски пастельными мелками. Иногда пишет стихи. Аккуратно складывает все это в конверты. И потом отправляет.
— Кому?
— Людям. Незнакомым людям. Просто пишет адрес без имени и отправляет письмо. И знаешь – ни одно еще не вернулось. Все нашли своих адресатов.
Стас недоверчиво косится на меня. Потом легонько поводит плечом – и мне на колени падает белоснежное перо.
— Ты ему передай, ладно? Оно давно уже ищет его… Слишком хорошо спрятался.
— Ладно. Передам.
— Следующее я покажу! Прямо по курсу, на пятом этаже.
— Рыжая комната с веснушками? Там живет сказочница и ее крыс Мартын. Летом они сбегут в Крым, и она напишет там свои самые лучшие сказки – напитанные звездным небом, полуночным ветром с моря, медовым ароматом луговых трав, дымом костра и шелестом древесных крон. И там же она навсегда оставит Мартына. Будет горько плакать. И станет  чуточку старше.
— Думаешь, станет? Настоящие сказочники ведь не становятся старше. Только мудрее. Думаю, у нее тоже получится…
— Возможно. Веснушки – это весомый аргумент. Теперь вон то, с голубыми занавесками.
—Так-так-так…  фея запечных сверчков и замочных скважин. Угадал?
— Да ну тебя! У нее пятеро детей, видишь? Один свой, остальные приемные. Она работает мамой. И у нее растут счастливые дети. Здорово же?!
— Она не работает, малыш. Она просто живет – так, как ей было предначертано. Это действительно редкий дар. Снимаю шляпу! Давай последнее, и по домам, а то уже скоро светать начнет…
— Ладно. Смотри влево, третье окно сверху с дальнего края…
— Трень-брень, на дворе плетень… Раз-два, все нам трынь-трава…
— Стас, ты чего?
Смеется.
— Там мальчишка. Читает под одеялом Крапивина. Я таким же был в детстве… Бестолковым обормотом, мечтателем и пустомелей.
— Но ты же вырос. И стал выдающимся человеком.
— Ага. А потом умер. И стал ангелом.
— А потом?
— Что – потом?
— Ну не знаю… ведь должно же быть какое-то потом? Вот ты был мальчишкой. Потом стал взрослым. Прожил какую-то жизнь. Потом умер. Стал ангелом. Гуляешь со мной по крышам, укачиваешь ветры на звездных качелях, заплетаешь медовые сказки мышам. Но когда-то ведь это закончится. А что потом?
Стас обнимает меня за плечи и прижимает к себе. А я и не заметила, как стало холодно. На иссиня-черном небе огромным сырным огрызком болтается луна. Задувает с моря пронзительный ночной ветер, чуть слышно доносится до нас звук прибоя. Ночь на мягких лапах крадется по земле к западу. Скоро рассвет.
— Тебя волнуют такие забавные глупости, малыш…— в камышовых глазах Стаса снова искрятся смешинки. — Нет никакого потом. Есть сегодня, сейчас – эта ночь, эти звезды, этот ветер… А потом… когда оно придет, тогда и узнаем.